Она наконец-то закрыла окно, вернулась к своей кровати, села и махнула рукой, как мужик.
– Ты не пугайся. Здесь можно жить. Много нормальных людей. Буйных отдельно держат, за закрытой дверью. Там свои правила. У нас свои.
– А долго держат? – спросила Мария, чувствуя, как сердце сжимается от стыда.
– Не знаю? Говорят, некоторые и по нескольку лет только в окно и смотрят. Через решётки.
– Так долго?!
– Всё зависит от того, как скоро мы передумаем умирать.
– То есть, мы больны?
– Ну да. Больны одной и той же штукой: желанием исчезнуть и, таким образам, уйти от проблем. Вот от этого и лечат.
– Вы тоже?
– Что тоже? Самоубийца? – хмыкнула женщина. – Да, и я тоже.
– И я тоже, – еле слышно произнесла Мария, глядя в потолок.
Внутри что-то холодное и мокрое сжалось. Было стыдно. Стыдно за свою слабость, за то, что не умерла, за то, что жива и теперь должна жить с этим стыдом.
– Таких здесь много, – женщина улеглась, натянула одеяло до подбородка. – Больше, чем ты думаешь. У каждой, своя боль, и своя причина, но в глазах у всех одно – не хочется больше ничего. От этого и лечат.
– Значит, правда, я в дурдоме?! – Мария глубоко вздохнула, но воздуха всё равно не хватало. Внутри всё болело.
– Мадам, а вы ещё сомневались?! – засмеялась соседка, по несчастью. – У нас две дороги: на кладбище или в дурку. Но ты не боись, здесь жить можно. Главное – соблюдать правила. Всё строго по расписанию. Почти как в тюрьме: шаг влево, шаг вправо считается нарушением и укол! Потому и по коридорам особо не бродят, все сидят по палатам.
Женщина перевернулась на бок, покряхтела, устраиваясь, и с жалостью посмотрела на Марию.
– Я здесь уже неделю. Вчера с твоей койки девчонку выписали. Семь месяцев пролежала! Говорит, если бы ей сразу объяснили, как себя вести, раньше ушла. Устраивала истерики, крики, слёзы. Привязывали к кровати, кололи, чтобы не навредила ни себе, ни другим. Вот и затянулось. А когда поняла, то и процесс пошёл! Говорит, даже смотреть стали как на нормальную. Я у неё за эту неделю кое-чему научилась. Она рассказала, как здесь всё устроено. Что можно, чего нельзя. И главное – как выжить, чтобы выйти. Насовсем, но живой.
Женщина замолчала, задумавшись. В палате воцарилась тяжёлая, неподъёмная, вязкая тишина. Тишина, будто покрывало опустилось на обеих. Они лежали, не двигаясь, каждая в своих мыслях. И, может быть, в глубине души обе надеялись, что выжить – не значит предать себя!