Мария медленно поднялась. В груди что-то глухо стукнуло, она поняла, что тело ещё не вернулось к жизни, и голову тут же закружило. Придерживаясь за стену, она осторожно направилась в туалет. Там был душ, за матовой шторкой, унитаз и крохотная раковина. Всё как в обычной больничной палате: безлико-белое, как будто стёрли любое присутствие человека.
Под горячими струями душа Мария долго стояла, позволяя воде стекать по телу, как будто надеясь, что вместе с ней смоется и боль. Она мылась долго, потом ещё дольше чистила зубы, с остервенением, как будто очищая не ротовую полость, а саму совесть. Надела свежую сорочку, халат и почувствовала, как возвращается ощущение тела, но не души.
Когда она вышла, посвежевшая, но всё ещё с пустотой в глазах, Арина встретила её улыбкой.
– Вот и на человека стала похожа! – сказала она. – Тебе бы румянца чуть-чуть добавить, и вообще будешь выглядеть, как живая. В баню сходишь, совсем оживёшь!
Мария молча вернулась на кровать и легла, натянув одеяло до пояса. Она чувствовала, как её изнутри по-прежнему разъедает глухая гадость, липкая и бесформенная.
– Баня здесь раз в неделю по графику, – продолжала Арина, не обращая внимания на молчание. – У нашей палаты в четверг. Значит, завтра париться пойдём. Душ – это так, ополоснуться, а в бане, как новая родишься! Ты любишь париться?
Мария взглянула на неё тоскливо. Слова застревали где-то глубоко внутри.
– Что, противно? – спросила Арина, слегка склонив голову.
Мария молча кивнула. Всё в ней сопротивлялось разговорам.
– Пройдёт, – мягко сказала Арина, вдруг посерьёзнев. – Первые дни душа ноет, как выбитый зуб, но потом легче. Обязательно станет легче. По себе знаю.
Она замолчала, но её слова повисли в воздухе, не растворяясь, как обычно, в больничной пустоте.
– Ты ложись, я не буду приставать, – добавила она. – Здесь никто не требует улыбаться. Главное – терпи. Не реви и не кричи. Если закатишь истерику, наколют так, что неделю потом под себя ходить будешь. Потерпи, Мария. Потерпи, будет легче. Нужно бороться. Обязательно.
Мария взглянула на неё с тихой, без слов благодарностью и послушно лежала, уставившись в потолок. Его белизна словно давила на грудь.
Она лежала молча, не моргая. Мысли текли медленно, мутно, как вода в затхлом ручейке. Она думала о том, что с ней произошло. О своей серой, безрадостной, болезненной жизни. Как постепенно всё потускнело, стёрлось, растворилось в бессмысленности. Как исчезли желания, и исчезла она сама. Осталась только постоянная, не проходящая, ставшая родной, боль.