Я в путь далекий отправляюсь,
С Москвой надолго расстаюсь,
Надолго с милыми прощаюсь
И в Крым на почтовых несусь.
(Уцелели-таки в моей памяти!) Я решил, что «провалился»; если кому чего не надо, так именно этого.
«Ничего, – решил я, – первую карту непременно проигрывают; даже примета хорошая».
Мне решительно было весело.
– Ах, опоздал; у вас? Вы приобрели? – вдруг раздался подле меня голос господина в синем пальто, видного собой и хорошо одетого. Он опоздал. – Я опоздал. Ах, как жаль! За сколько?
– Два рубля пять копеек.
– Ах, как жаль! а вы бы не уступили?
– Выйдемте, – шепнул я ему, замирая.
Мы вышли на лестницу.
– Я уступлю вам за десять рублей, – сказал я, чувствуя холод в спине.
– Десять рублей! Помилуйте, что вы!
– Как хотите.
Он смотрел на меня во все глаза; я был одет хорошо, совсем не похож был на жида или перекупщика.
– Помилосердуйте, да ведь это – дрянной старый альбом, кому он нужен? Футляр в сущности ведь ничего не стоит, ведь вы же не продадите никому?
– Вы же покупаете.
– Да ведь я по особому случаю, я только вчера узнал: ведь этакий я только один и есть! Помилуйте, что вы!
– Я бы должен был спросить двадцать пять рублей; но так как тут все-таки риск, что вы отступитесь, то я спросил только десять для верности. Не спущу ни копейки.
Я повернулся и пошел.
– Да возьмите четыре рубля, – нагнал он меня уже на дворе, – ну, пять.
Я молчал и шагал.
– Нате, берите! – Он вынул десять рублей, я отдал альбом. – А согласитесь, что это нечестно! Два рубля и десять – а?
– Почему нечестно? Рынок!
– Какой тут рынок? (Он сердился.)
– Где спрос, там и рынок; не спроси вы, – за сорок копеек не продал бы.
Я хоть не заливался хохотом и был серьезен, но хохотал внутри, – хохотал не то что от восторга, а сам не знаю отчего, немного задыхался.
– Слушайте, – пробормотал я совершенно неудержимо, но дружески и ужасно любя его, – слушайте: когда Джеймс Ротшильд, покойник, парижский, вот что тысячу семьсот миллионов франков оставил (он кивнул головой), еще в молодости, когда случайно узнал, за несколько часов раньше всех, об убийстве герцога Беррийского, то тотчас поскорее дал знать кому следует и одной только этой штукой, в один миг, нажил несколько миллионов, – вот как люди делают!
– Так вы Ротшильд, что ли? – крикнул он мне с негодованием, как дураку.