– Так вы по поводу выставки? Не так ли? – несколько надменно ответил Смирнов.
– Верно.
– Так, нашему союзу стоит подать заявление. Вы хорошо работали, восстанавливая Ленинград, и вы являетесь членом партии. Приходите на следующей неделе.
– Огромное вам спасибо! – приободрившись, произнёс художник.
И только он хотел выйти, как Смирнов прервал его действие.
– Не слышали, что товарищ Лебедев приезжает к нам на днях на выставку передового советского искусства?
– Нет, к сожалению, – презирая речь, но хладнокровно отвечая, произнес творец.
– К счастью, вы выставите свои работы перед показом их за рубежом. Хорошего, рабочего дня вам, товарищ! – Смирнов прервал разговор, так как раздался душераздирающий звонок.
Андреевский поспешно удалился полный отрицательных эмоций.
Дни смешались. Авраам жил в тумане переживаний, который постоянно обновлялся. Полет воображения не мог улететь за пределы реальности. Его терзали комплексы существования. Мои работы гениальны или же уродливы? Я маргинал или важная персона? Окружающая среда так уродлива, а я не делаю попыток дабы изменить её. Я создаю, но успешно для массы пролетариев. А стану ли я великим деятелем или это совершенно неважно? Встречу ли я любовь или приговорен к вечному страданию в одиночестве?
Андреевский встал с кровати, подошёл к зеркалу, сжав кулак. Раздался звонок в дверь. Авраам быстро оделся и её отворил.
– Здравствуйте, товарищ! Сегодня день выставки…Пашка, Федька, забегайте, – входя в квартиру, начал диалог Смирнов.
– Здравствуйте, Александр Михайлович, а что, собственно, происходит?
– Голубчик, сегодня день выставки. Вы должны были знать… Быстрее ребята.
– Вы даже меня не предупредили! – обозленно внутри, но твердо снаружи проговорил Андреевский.
– Вас должны были оповестить. Разберемся! Собирайтесь, сейчас товарищи вынесут ваши работы.
«Разберемся» – любимое словечко бюрократов. Все смешалось в душе Авраама. Он уже ничего не понимал и не ощущал.
Спустя мгновение Андреевский оказался в типичном нововозведенном советском музее. Многочисленные граждане заполнили выставку. Авраам находился душой и телом в другом пространстве, в другом времени, среди других людей, но все же ему приходилось выслушивать глупые представления об искусстве среди псевдозаслужанных деятелей. Разговоры с представителями партии, разговоры с пролетариями, разговоры с советскими товарищами все это доходило до внутренней тошноты Авраама. После выставки сложилась окончательная картина восприятия Андреевским СССР.