Егорыч снова заговорил с Улрэ, указывая то на Петрова с Волковым, то в сторону заброшенного лагеря. Он рассказывал о находках, о порванной палатке, о странных следах, о дневнике с упоминанием гула и голосов. Улрэ слушал молча, набив трубку табаком Петрова, его глаза были полуприкрыты.
– Эти… геологи… – проскрипел он наконец по-русски, с сильным акцентом, обращаясь скорее к Петрову, чем к Волкову. – Проходили тут. Дней пять назад. Туда шли, – он махнул морщинистой рукой в сторону севера, в ту сторону, куда ушел одинокий след. – Глубже. В хулун эллэ – в землю плохую.
– Запретная зона? – уточнил Петров.
Улрэ криво усмехнулся, обнажив редкие желтые зубы.
– Для кого запретная, для кого – нет. Для умного – запретная. Место там… нехорошее. Давно. Земля стонет иногда. Небо злится. Я им говорил – не ходите. А они… смеялись. Молодые, горячие. Искали что-то. Камень черный искали. Говорили, богатство большое под землей лежит.
– Камень черный? Магнитный? – быстро спросил Волков.
Улрэ посмотрел на него долгим, непроницаемым взглядом.
– Черный. Тяжелый. Холодный. Хуже магнита. Кто его тронет – ум теряет. Духи камня в голову лезут. Шепчут. Зовут. Как… этих… геологов. Один-то совсем плохой был уже. Глаза бегали. Кричал во сне.
– А что насчет… следов странных? Больших? – спросил Петров. – И необычных явлений? Света?
Старик замолчал, глубоко затянулся трубкой. Дым окутал его лицо.
– Свет был, – проговорил он нехотя. – Дня три назад. Ночью. Тэнгэри гал – огонь небесный. Не такой, как зарница. Другой. Холодный. И гул потом по земле пошел. Будто кто-то большой ворочался под снегом. – Он понизил голос. – Это огин эрин. Злой дух проснулся. Тот, что давно упал с неба. Очень давно. Деды рассказывали. Кто его разбудит – тому беда. Вам… туда не надо. Совсем не надо. Плохо кончится. Он теперь злой. Голодный.
Улрэ умолк, и в наступившей тишине был слышен только треск дров в печурке и вой ветра за дверью. Его слова, полные древнего суеверия и какой-то первобытной мудрости, повисли в воздухе тяжелым предостережением. Волков выглядел скептически, но упоминание «небесного огня» и «гула» явно зацепило его. Петров же чувствовал, как страх, иррациональный, но цепкий, снова шевельнулся внутри. Старый охотник не шутил. Он предупреждал. И его предостережение касалось не только медведей или мороза. Оно касалось чего-то гораздо более древнего и непонятного, пробудившегося в сердце сибирской тайги.