Когда он предложил мне работать вместе, он уже построил империю. Клуб «Брусника» – это была лишь малая часть его империи и для него это было не просто коммерческим предприятием. Это было место, где он встречался с партнерами и подписывал крупные контракты, особенно в «Бруснику» любили приезжать его друзья из Азии, в основном Китайцы.
У него есть сын, примерно мой ровесник, его зовут Николя. Я всегда говорил себе, что Николя Потапов не тот человек, которого можно не заметить в комнате. Уж слишком он яркий, слишком… вычурный. Если бы не его фамилия и кошелёк отца, он вряд ли смог бы выжить в этом мире. А так – живёт, да ещё как.
Николя был из той категории людей, чью внешность хочется описывать исключительно метафорами. Он был как глянцевая обложка журнала для тех, кто читает заголовки, но не вникает в суть. Высокий, под два метра, со статной осанкой и движениями человека, который уверен слишком в себе уверен, до безумия. Уверенность – это хорошее качество, но в его случае она больше походила на манию величия.
Платиновые волосы, уложенные с хирургической точностью. Такое чувство, что каждое утро его причёской занимался личный стилист. Возможно, так оно и было. Лицо – словно вырезанное из каталога мужской косметики: симметрия, острые скулы, прямой нос, губы, всегда чуть приподнятые в ухмылке, от которой мне хотелось либо ударить, либо закатить глаза.
Но самым примечательным были его глаза. Серо-голубые, холодные, как лёд в бокале дорогого коньяка. В них не было ни капли тепла, только расчет, превосходство и презрение ко всему, что, по его мнению, ниже его уровня.
Носил он, конечно, только бренды. Не потому, что чувствовал стиль – его в нём как раз было минимум. Просто цена вещам придавала ощущение власти. Я ни разу не видел его в одной и той же одежде дважды. Gucci, Balmain, Alexander McQueen. Больше брендов – больше уверенности. Он был как витрина, всегда напоказ. Всегда в образе. Костюмы на нём сидели так, как будто он в них родился, но душа под ними отсутствовала. Как манекен из витрины ЦУМа, только еще и разговаривает.
Иногда казалось, что его внешний лоск был щитом. Показателем принадлежности к миру, где за тебя решают деньги, а не поступки. Мир, где с детства всё можно было купить – от игрушек до людей, как в классической французской комедии с Пьером Риша. Но под всем этим – пустота. Конечно блестящая, дорогая, но всё равно пустота.