Приняв ее молчание за раздумья, подхватил под локоток и проводил в комнату отдыха. В мгновение ока на столе появилась чашка с дымящимся чаем, рафинад и вазочка с печеньем.
– Негоже женщине так себя изнурять! – Модест Акимыч не стал тянуть с уговорами и сразу перешел в наступление. – Не надоело горшки таскать? Поди, к вечеру и ног под собой не чуешь?
– Есть такое, – согласилась Карповна, набивая рот ореховым печеньем. – Ноги гудят, руки крутит, поясницу ломит.
– Вот у нас тишь да благодать. Коллектив дружный. Пациенты тихие. Ни ропщут, ни стонут, не топчут. Поперед друг дружки не лезут. Работать с такими – одно удовольствие. Да и работы той – кот наплакал. Обслужишь одного, и сиди, полдня чаи гоняй.
Упустить такую возможность Карповна не имела права. Мало того, что работа в хирургии была не из легких, так еще и отношения с персоналом оставляли желать лучшего. Повысить голос и оскорбить мог любой, начиная от главврача и заканчивая медсестрой. Но хуже всего складывались отношения с сестрой-хозяйкой, которая, выслуживаясь перед начальством, поедом ела всех, кто был ниже рангом. «Эй, ты!», «Эй, подай!», «Эй, принеси» – будто санитарки все сплошь безымянные.
– Я бы с радостью осталась да боюсь, не отпустят, – горько вздохнула Карповна.
– Все тяготы по переговорам беру на себя! – Модест Акимыч расхохотался приятным, густым басом.
Прощаясь, он помог санитарке набросить халат, заботливо расправил капюшон и галантно прикоснулся губами к ее шершавой мозолистой руке.
– Завтра в восемь ноль-ноль. Как штык! Не подведешь?
С этой самой минуты Павлина Карповна поклялась до последнего вздоха остаться верной этому замечательному человеку и делу, которое ей доверили.
Все оказалось так, как и было обещано, даже еще лучше. Коллектив оказался душевным, работа – посильной. В день привозили два, от силы три трупа, а в остальное время, Карповна распивала чаи с Верочкой. Учила уму-разуму Николашу, бранила непутевого Вовчика и вела душевные разговоры с самим Модестом Акимычем.
Меньше, чем через полгода, морг стал для нее настоящим домом, где царили чистота и образцовый порядок. Ей было позволено разводить цветы, выносить на помойку все, что казалось лишним, двигать и переставлять мебель. Исключением оставался лишь прозекторский стол, который Модест Акимыч, на все уговоры новой хозяйки, запретил перетаскивать к окну.