Я почему-то была в папином вязаном свитере и стыдливо размышляла, как бы так осмелиться его снять, чтобы остаться в одной футболке. Не решилась, поэтому жарилась, истекала потом и зудела, мстительно думая: «Вот тебе, папа, и непотребства».
Монеты в моём кармане нагрелись так, что начали источать жар солнца. Машинист, видимо, понял, что столько светил в такой жаркий день – перебор, и дёрнул рычаг; вдалеке блеснул поезд.
Мы бросились к лестнице. Даже под дулом пистолета я не позволила бы Рыжему коснуться своей вспотевшей ладони, предпочтя смерть, поэтому ухитрилась спуститься первой – с изяществом молодой нерпы.
Аккуратно разложив монеты рядком на рельсе, мы забились в чащу, взволнованно наблюдая, как на них с оглушительным грохотом обрушиваются монструозные колеса.
Металл о металл бил с такой силой, что я себя почти не помнила. Сердце потянулось к этому грохоту и подстроилось, чёрная косуха источала тепло за моим плечом. Солнце выбеливало всё до кости, только листья плескались на шее Рыжего синими тенями.
Ход поезда был неотвратимым и беспрекословным, не оставляющим отнорков, он решил всё, наконец, за нас. Мы поцеловались вечером у моей двери – это было похоже на вход в пустоту, долгое падение в темноте. Монеты лежали у меня в кармане. Поезд превратил их в тонкие пластинки, цифры и буквы увеличились, как будто смотришь сквозь линзу.
Потом я уже думала, что не стоило целоваться прямо у глазка. С другой стороны, папа заслужил поймать нас на хотя бы одном непотребстве – ему тоже приходилось в то время нелегко: его, моряка, переводили в военную часть на другом конце страны, хотя мы с мамой об этом ещё не знали. Мы уехали через два месяца.
Монетки мы с Рыжим поделили. Копейку я забрала, смутно догадываясь, что буду таскать её за собой всю жизнь – как бессрочный билет, который в любую секунду сможет доставить меня к рельсам, солнцу, нагретой косухе, подрагивающему кадыку, фантомному объятию и грохоту колёс.
Так оно и вышло. Она годами лежала у меня в шкатулке вместе с другими памятными вещами – билетиком в кино, куда я ходила с будущим – и бывшим – мужем, подписанной золотыми чернилами открыткой от дедушки, бумажными письмами от лучшей подруги, маминой фотографией.
Я смотрела на пластинку с цифрой «один» и была уверена, что если нам с Рыжим доведётся ещё встретиться – лучше бы возникнуть на этом месте пешеходному переходу, через который я смогу быстро перебежать на другую сторону улицы сквозь расступившийся строй машин. Тот день расплющенной монетки следовало оставить в покое, в золотом янтаре, не дополнять, не уточнять, не дорисовывать взрослым лицом, щетиной, обручальным кольцом и бог знает чем ещё.