– Ладно. Оформляем.
Это было как гром с ясного неба! Слово-спасение! Слово-ключ к той самой «денежной и престижной» жизни! Илонка уже приготовилась упасть в объятия брата и расцеловать его, как вдруг он, словно призрак, начал растворяться в воздухе.
– Ну всё, сестренка, дальше сама-сама, – бросил он на ходу, уже одной ногой в коридоре. – У меня там дел невпроворот, сама понимаешь, важные дела…
И с этими словами, оставив Илонку один на один с гранитной дамой, он исчез. Просто исчез. Как будто его миссия по доставке ценного груза была выполнена, и теперь он спешил спасать мир от очередного кризиса снабжения, оставив ее на растерзание бюрократической машине.
Илона осталась наедине с Цербером. И тут началось. На нее обрушился бумажный водопад. Анкеты, заявления, автобиография. Какая автобиография, что она могла написать кроме «родилась, училась, провалилась в институт…» Каждая бумага требовала подписи, и каждая подпись казалась Илонке шагом к неизбежному заключению в этом бюрократическом аду. Рука устала выводить завитушки, а мозг отказывался понимать, зачем столько вопросов о папе и маме, о сестре, о бабушках и дедушках, если ей всего лишь собирать микросхемы.
– Теперь медкомиссия, – отчеканила Цербер, протягивая ей кипу направлений, словно приговор. – А потом сюда, за пропуском. И тогда уже начнешь работать.
«Тогда уже…» – пронеслось в голове Илонки. О, эти слова звучали как обещание рая после чистилища. Но сначала – медкомиссия. Илона уже предвкушала все «прелести» советской медицины, но это было уже совсем другая история. Главное, что ее «золотое дно» оказалось сперва глубокой ямой из бумаг и нервов. И это было только начало.
Когда, наконец, Илона, облегченно вздохнув, выползла из кабинета отдела кадров, ей так захотелось скорей домой, что она готова была не просто рыдать… Ей хотелось свернуться клубком, исчезнуть, раствориться в воздухе.
Илона шла к выходу по длинному, тускло освещенному коридору, который, казалось, вел в никуда. Снующие туда-сюда люди с папками и документами, их серые, озабоченные лица, мелькающие в полумраке, – все это тревожило Илону до дрожи. Все было чужое и чуждое. Они двигались с какой-то отлаженной, механической точностью, словно винтики в огромном, бездушном механизме. Никто не улыбался. Никто не смеялся. Просто шли, не замечая никого вокруг.