Водочку мама наливала в пузатый графин, накрывала крышкой, заканчивающейся прозрачным кругляшком, ставила рюмочку, похожую на младшего брата граненого стакана, а борщ в самой глубокой тарелке дымился в ожидании отца. Рядом на блюдечке лежал тонко нарезанный черный хлеб и острые стручки молодого зеленого чеснока. Осенью и зимой он заменялся двумя-тремя зубчиками, рядом ставились соль и перец в белых глиняных столбиках, и отец с удовольствием приступал к еде. Потом, конечно, благодарил, просил добавки. Все в семье знали: если дома борщ, то второго не надо. Отец никогда одной тарелкой не ограничивался. В последнюю очередь поедал куски мяса, и с блаженством откидывался на спинку стула. Надо признать, что маму он приглашал тоже, наливал ей пару рюмочек, потому как в одиночку пьет только известно кто, а такой стол требует душевной компании. Отец добрел, брал любимую газету, спрашивал, как дела у девочек, и шел отдохнуть часок после рабочего дня. «Нужно соснуть немного», – говорил он и через часик возвращался на кухню за чаем. Борщ улегся, утрамбовался, появилось свободное местечко и для чая с вареньем.
И на второй день отец шел домой с подъемом. Все неприятности на работе, все трудности длинного дня отступали на задний план. Он ел, смаковал, блаженствовал и утверждал, что на второй день борщ еще вкуснее, а вот на третий день уже грустил. Только войдя в дом, спрашивал: «А борщ еще остался?» Мама никогда не готовила больше, чем на три дня, да и кастрюлей у нее таких не было. «Если женщина дома, всегда должна быть свежая еда», – так говорила бабушка. А отец недовольно хмурился, узнав, что осталось только на одну тарелку. На третий день мама уже готовила что-то новое, и девочки ели суп с обязательным вторым блюдом. Борщ доставался только отцу, и он прекрасно знал, что на третий день его уже почти не оставалось, а все равно надеялся. По его словам, после такого вкусного борща да с двумя рюмочками водочки из запотевшего графина жизнь становилась краше, появлялись новые силы для завтрашнего дня.
Когда Клара слышала, как говорит бабушка, ей казалось, что это особенности ее речи. Что ни слово – то прибаутки, смешные добавления, странная интонация. А потом со временем стала встречать и других, говорящих так же. В окрике на улице, в разговоре на рынке она видела бабушку или ее возможных родственников. За бабушкой можно было записывать! С таким вдохновением она говорила о еде, что нечто подобное Клара услышала в телевизионной программе про итальянцев, начинающих любой разговор с вопроса о том, что же ел их собеседник и было ли вкусно.