Мои первые уроки начались, как и у всех детей элиты, в возрасте пяти лет. Помню, как виртуальные наставники материализовались в моей детской. Это были полупрозрачные фигуры, парящие в воздухе, их голоса звучали одновременно и рядом, и где-то в глубине сознания. Они учили меня через игру: математика превращалась в строительство замков из светящихся чисел, грамматика – в собирание словесных пазлов, плывущих в воздухе.
Но настоящая учёба началась позже, когда в двенадцать лет я получил персональный учебный модуль – небольшой кристалл размером с фалангу пальца, который крепился к виску. Он подстраивался под мой ритм, темперамент, даже настроение. Если я уставал, информация подавалась медленнее, обретая форму спокойных голубых волн. Когда же я был полон энергии, знания обрушивались стремительным золотистым потоком, который я ловил с упоением.
Основные лекции становились событием. Великие умы современности: нобелевские лауреаты, знаменитые философы, гениальные инженеры – появлялись в аудиториях как полноценные голограммы. Помню, как профессор Арктур, создатель квантового интернета, материализовался прямо перед моим столом. Его фигура мерцала перламутровым светом, а когда он говорил о будущем технологий, в воздухе вокруг него возникали трёхмерные модели ещё не созданных устройств. Мы могли задавать вопросы, спорить, и создавалось полное ощущение, что он действительно здесь, хотя его физическое тело находилось за тысячи километров.
Семинары проходили иначе. Большие залы с умными стенами, которые моментально преобразовывались под нужды занятия: сегодня – древнегреческий амфитеатр для дискуссий по философии, завтра – лаборатория с плавающими в воздухе молекулярными моделями. Наши устройства связи – тонкие, как лист бумаги, пластины – позволяли объединяться в группы, даже если половина участников находилась в других частях города. Я до сих пор помню жаркие споры о природе сознания, когда наши голографические аватары жестикулировали перед огромной диаграммой, а идеи буквально витали в воздухе, принимая форму светящихся символов.
Но сердцем образования были индивидуальные проекты. Мой выбор пал на изучение влияния классической литературы на современную цивилизацию. В течение семи лет я создавал «Одиссею» – нейроинтерфейс, способный анализировать тексты на уровне подсознательных ассоциаций. Устройство выглядело как серебристая диадема с тончайшими электродами. Когда я впервые надел её, читая «Преступление и наказание», то ощутил странное покалывание в висках – система выявляла скрытые слои смысла, о которых я даже не подозревал.