Я стоял посреди хаоса, с головы до ног покрытый разноцветной бумагой, под аккомпанемент дождя за окном и кошачьего победного урчания из-под дивана. Чувство надвигающейся гибели сжимало горло. Бабушка… Она чувствует магию за версту. И у неё нос, как у ищейки! Она войдёт, всё увидит, всё унюхает (конфетти-то пахло сладко!) и… фолиант будет закрыт для меня навсегда. А может, и хуже. Она заставит меня собирать каждую блёстку пинцетом! Или, что страшнее, расскажет маме!
Мысли путались. Нужно было срочно что-то предпринимать. Я бросился к окну. Дождь чуть ослаб, но двор всё ещё напоминал место после грандиозной вечеринки гномов-сладкоежек. Конфетти везде: на крыльце, на дорожке, на ветках смородины, плавает в лужах… Сметать его было бесполезно – мокрое, оно превращалось в кашу. Пылесос? На улице? Да он сгорит от влаги! Или засорится блёстками намертво.
– Может, само исчезнет? – слабо надеялся я. – Магия же временная? Как с Колюном? До заката?
Я посмотрел на часы. До заката часа три. А бабушка должна была приехать через час. Надежды мало.
– Сёма! – позвал я снова, уже без надежды. – Вылезай! Надо хоть дом привести в порядок!
Из-под дивана показался рыжий нос, потом вся морда, вся голова… Сёма вылез, держа в зубах большой слипшийся комок разноцветного конфетти. Он гордо прошествовал мимо меня и улёгся посреди ковра в гостиной, принявшись смачно мусолить свою добычу, как будто это была не бумага, а самая вкусная мышь в мире. Блёстки сыпались с комка и прилипали к его усам и бровям.
– Замечательно, – вздохнул я. – Теперь ты ещё и блестишь. Как новогодняя игрушка.
Я схватил веник и совок. Начал сметать конфетти с пола в прихожей и гостиной. Оно липло к венику, к совку, к моим рукам. Казалось, чем больше я убирал, тем больше его становилось. Отчаяние накрывало с головой. Я уже представлял бабушкины глаза, полные ужаса и разочарования: «Внучек! Ты опять в фолиант полез? И до чего доколдовался? До мусорного фейерверка?»
И тут… раздался стук в дверь. Тот самый, фирменный, нетерпеливый бабушкин стук: «Тук-тук-ТУК!»
Сердце моё упало куда-то в район коленок. Сёма, услышав стук, выронил конфетти изо рта и насторожил уши. Я замер с веником в руках, весь в блёстках, как нерадивая фея после тяжёлой ночи.
Дверь открылась.
– Внучек! Я прие… – Бабушка, маленькая, юркая, в ярком платке и с огромным зонтом, застыла на пороге. Её острый взгляд скользнул по моему виду (пыльный, мокрый, облепленный конфетти), по венику в моей руке, по полу, усыпанному блёстками, и, наконец, остановился на Сёме. Сёма сидел как истукан, с конфетти на усах и с самым невинным выражением морды, какое только смог изобразить. Но его рыжий бок тоже был щедро украшен разноцветными точками.