Я зажмурилась, пытаясь отогнать навязчивое щипание в глазах от «Горького Правдиста», но слезы текли уже сами по себе. Бесполезно. Нос уже поймал код. Легкие втянули его глубоко, пропустили в кровь. Мозг выдал ответ не сразу картинкой – сначала ОЩУЩЕНИЕМ. Физическим. Неопровержимым. Неоспоримым.
Тепло. Не сухое тепло костра слева, а жаркое, сконцентрированное, излучаемое справа – от раскаленной, почерневшей, покрытой шершавой окалиной железной буржуйки.
Я сижу не на холодной алюминиевой табуретке в сибирском глэмпинге, а на низком, тяжелом деревянном чурбаке, принесенном из сарая бабушкиной дачи под Питером. Под босыми ногами (размер детский, 28-й, вероятно) не сырая земля Сибири, а шершавые, неровные, горячие от печи половицы. Доски с глубокими щелями, из которых тянет сырым холодом подпола и пахнет картошкой. В руках не обугленная ветка ольхи, а тяжелый, черный от вековой сажи ухват. Его холодная, облезлая деревянная рукоять, его раскаленный докрасна металлический наконечник, которым бабушка ловко, с глухим лязгом, выхватывала чугунки из нутра пылающей печи. И запах… Запах! Тот самый, едкий, горьковато-терпкий, с нотами перекаленного железа, старой сажи, древесной золы, жженой картофельной кожуры – неистребимый запах бабушкиной буржуйки, которую она топила и в лютые, трескучие зимы, и в промозглые, дождливые дни питерского лета. Запах, который въелся в стены, в одежду, в саму кожу.
Картинка поплыла, застелилась слезами, заколебалась, как от крепкого перегара или удара по голове. Но ощущения оставались кристально четкими, режущими, неоспоримыми:
Ладони: Помнили точный вес ухвата – тяжелый, неуклюжий. Помнили баланс: холодная, шершавая деревянная рукоять в одной руке, раскаленный, почти невесомый от жара металлический наконечник в другой. Помнили усилие, с которым бабушка ворочала эту нехитрую конструкцию.
Спина: Помнила жар печки – не рассеянный, как от костра, а сконцентрированный, волновой. Он пробивал тонкую ткань ситцевого платья в мелкий цветочек (то самое, выцветшее, с заплаткой на локте), грел позвонки один за другим, начиная с копчика, поднимаясь вверх, как теплая, невидимая ладонь, разглаживающая усталость.
Ноздри: Помнили эту едкую смесь дыма, сажи, раскаленного металла. И едва уловимый, но неотъемлемый, вплетенный в эту вонь, запах бабушкиного дешевого табака «Прима», который она курила, сидя на скрипучем крыльце и глядя на бесконечный дождь, стучащий по жестяной крыше сарая.