(Скорее всего, меня).
Горло дерет и трудно дышать. Кислород едва пробивается в легкие и с его первой полноценной порцией голова идет кругом. Я близка к обмороку, потому безропотно позволяю кому-то протереть мне лицо и придать вертикальное положение. Чьи-то руки деловито поправляют на мне арестантскую робу. Я гадаю, какой в этом смысл – если меня все равно собираются изнасиловать?
Или нет?
Я сомневаюсь. На мои плечи ложится что-то теплое и тяжелое, и я сразу перестаю дрожать. Ощупав предмет вслепую, по нашивкам я понимаю, что это китель.
– Силва, – зовут меня, и хоть голос кажется мне знакомым, он явно не принадлежит тем двоим гаденышам, – Силва, посмотри на меня.
Возле кончика моего носа щелкают пальцы. Проморгавшись, я фокусирую взгляд на руке, увенчанной массивным перстнем с гербом. О, еще бы я не узнала это кольцо! Я уже видела его накануне, у дознавателя, что потешался надо мной во время допроса. Я не очень-то рада его появлению.
– Если… если… – я кашляю, прочищая горло от остатков рвотной массы, – если вы пришли за тем же, зачем и они, то позвольте мне хотя бы умыться…
– Что? – озадаченно переспрашивает центурион, – о, во имя Юпитера, нет. Извини, я не доглядел за этими озабоченными недоумками.
Будто это входит в его обязанности: оберегать мою честь от посягательств!
Я не питаю ложных надежд. Даже если так, я не удивлюсь, если годы воздержания похерят благие порывы центуриона. В «Фациес Венена» все блюдут целибат, а тут беззащитная женщина, с которой можно делать все, что душе угодно. Центурион прогнал товарищей, а добыча всегда достается победителю.
Он не спешит воспользоваться положением.
Фонарь, лежащий на полу, наполняет камеру сонмом теней. Самая крупная из них принадлежащая центуриону, зловеще трепещет от движения, когда он отстегивает от пояса фляжку и протягивает мне.
Я жадно хлебаю воду, протираю лицо и пальцами распутываю волосы, проверяя, чтобы в них не осталось комков блевотины.
– Спасибо за заботу, – бормочу я, вспомнив о вежливости, – но это лишнее.
– Почему это? – любопытствует центурион. Опять этот светский тон! Это кажется мне в корне неправильным. Он выглядит как зверь, но разговаривает как человек.
– Это неотвратимо, – устало говорю я, – изнасилуют меня здесь или будут насиловать в центре «Продукции и репродукции», какая к чертям собачьим разница?