Потому я совсем не радуюсь появлению отца.
И не зря.
– Что стряслось? – спрашиваю я вместо приветствия, занимая пассажирское сидение рядом с ним. В салоне пахнет табаком и кожей. Привычные запахи не успокаивают, хотя невольно навевают воспоминания о детстве, когда дед водил меня на производство и рассказывал, как там все устроено. Деда давно нет. С ним бы мы не чувствовали себя такими потерянными, брошенными на произвол судьбы, обескураженными маминым эгоистичным поступком. Дед взял бы все в свои руки. Починил нашу жизнь.
Мы с отцом худо-бедно справляемся. Но Тоби… Я сразу волнуюсь о нем – не случилось ли чего-нибудь с ним.
Нам всем тяжело, но ему досталось больше всех. Я хотя бы достаточно взрослый для того, чтобы знать, как все было. Я долгие годы наблюдал разложение маминой личности. А Тоби двенадцать, и мы сказали ему, что мама просто «умерла», без объяснения причин. Люди умирают каждый день. Происходят разные ужасные вещи – с этим нужно смириться. Идет война, страна сейчас напоминает пороховую бочку. Даже Детройт уже не тот, что прежде. Оттого я каждый день провожаю брата домой, чтобы обезопасить от возможных потрясений. Впрочем, любое из них не так страшно, как наша потеря.
Когда умер дедушка, Тоби был слишком маленьким и толком не понял, что произошло. Можно сказать, что он и не сталкивался со смертью лицом к лицу. На похоронах он хотел спать, жался к маме и, конечно, не смог осознать горечь утраты в полной мере. Дед – с его прокуренным голосом, глубокими морщинами и старомодным костюмом – просто перестал существовать, просто уснул в черном лакированном ящике. Тоби побаивался его. Для него этот призрак прекрасной эпохи казался просто ворчливым старикашкой, и с его уходом ничего не изменилось.
– Что-то с Тобиасом? – тороплю я.
Отец поворачивается и выпускает в салон струйку дыма. Неизменная шляпа-федора бросает тень на его глаза, и они кажутся совсем черными и безумно усталыми. Только сейчас я замечаю, как он постарел и осунулся за последнее время. Носогубная складка, словно трещины на коре древнего дуба. Редкие солнечные лучи, пробравшиеся сюда, золотят едва заметную щетину на его подбородке. Я догадываюсь, что он изменил своим привычкам и пил алкоголь. И мне все страшнее.
Но отец вдруг улыбается. Треплет меня по волосам, а я не могу вспомнить, чтобы он хоть раз когда-либо раньше так делал, – со мной или с Тоби. Он всегда очень собранный, строгий и чинный в общении. Фамильярности с собственными детьми не в его духе – спасибо дедовской муштре, тяжелому детству и армейской выправке. Он – скала, за которую мы цепляемся посреди шторма, устроенного мамой. Он, безусловно, образец для подражания. Я стараюсь равняться на его идеал, но меня раздирают эмоции.