«Только не во мне», – подумала я.
– И что же это?
– Надежда, – ответил он уверенно. Таким голосом говорят только те, у кого ее никогда не отнимали. – Семья. Друзья. Люди, ради которых мы хотим быть лучше.
Я сглотнула, и пустота внутри меня увеличилась.
У Тристана, возможно, все это и было, но только не у меня.
Боги давно отняли это, и настало время оставить Роузгард, пока меня не захватила столь привлекательная мысль о том, что я смогу все вернуть.
Я должна исчезнуть.
И пусть те, с кем наши пути пересекались, навсегда забудут о моем существовании.
Я стану историей и ничем больше.
Что бы вы ни слышали до этого, ночь не была создана для монстров.
Она была дарована людям как возможность обрести свободу, скрывшись от беспощадной резкости дня, где все постоянно на виду. Освободиться от ограничений, наложенных ими самими или кем-то другим.
Ночь была создана, чтобы позволить людям стать уязвимыми и беззащитными.
Тут-то и подоспели монстры.
Тогда-то мы и отвоевали ночь для себя.
У нас не было выбора, как однажды сказал мой отец, когда я, восьмилетняя, уставилась на него. После Оксении это то немногое, что Боги оставили для нас. Одну лишь ночь. Одни лишь тени. И мы должны бережно хранить эти тени, ведь они нас укрывают.
Несмотря на явную красоту, голос моего отца, когда тот рассказывал об Оксении, звучал будто бы выстраданно и тихо, навевая тревогу. Только говоря о мире людей и воспоминаниях, которые у нас останутся, он излучал теплоту и спокойствие.
Именно это я запомнила лучше всего.
Вовсе не те массивные закрученные рога, которые были столь велики и затейливо переплетены, что выглядели как лабиринт на его голове. Словно бы тайны, рождавшиеся у него в сознании, вышли наружу на всеобщее обозрение.
Я помню его голос и то чувство безопасности, которое он мне внушал. И как я гадала, такими ли благоговейными были те, другие, нам подобные.
Что до моей матери, я помню, как она пела, то клацая и гудя, то сладко мурча, то пощелкивая языком. Как она звучала, даже просто прохаживаясь по тесному амбару, служившему нам домом.
Она кормила крикливых петухов, и каждый ее упругий шаг складывался в танец. Она протягивала яблоки лошадям, и те шумно дышали ей в шею, словно доверяя свои тайны.
На ферме были все мелодии мира, и у моей матери была своя.
Она была песней. Заставляла меня улыбаться так же, как музыка вызывает улыбки у людей. Смешила и пускала в пляс, как их любимые прибаутки.