Эвин протянула монетку обратно старушке, но та лишь отрицательно качнула головой.
– Я свой век уже прожила, эта вещь очень дорога мне, и я не хочу, чтобы она была забыта или похоронена со мной в земле. – Старушка немного поколебалась и продолжила. – Слишком многое мы хороним напрасно. Подарите её человеку, который изменил Вашу жизнь, пусть её история, не закончится напрасно.
Водитель объявил остановку, и бабушка поднялась со своего места. Она сделала пару шагов, затем обернулась к Эвин, которая не понимающе смотрела на монету.
– Мой Джошуа видел не фрагменты, он видел всю жизнь, от и до, он видел, как она зарождается, и видел, как она уходит. Он научил меня видеть свет и тьму, радость и печаль, добро и зло, одно без другого существовать не может. – Старушка вновь повернулась к уже открывшейся автобусной двери. – Жизнь – это не ожидание завтрашнего дня, жизнь – это то что у нас есть сейчас.
С этими словами она вышла из автобуса и скрылась в толпе. Эвин в недоумении уставилась на оставленную ей монету. Безделушка с ниточкой с историей достойной книги, не у каждого человека есть такая история, как у этой монеты. Эвин сунула её в карман и вновь уставилась в экран телефона, на котором мелькнуло «загрузка прервана, интернет соединение отсутствует».
– Замечательно, – Прошептала она и, убрав телефон в сумку, начала медленно считать капли на окне.
Скользя задними шинами по мокрому асфальту, автобус выехал на мост, продолжая плавное движение. Эвин начало понемногу клонить в сон, если за рулём автомобиля она хотя бы смотрела на дорогу, то здесь наблюдать приходилось только за каплями, бьющимися о стекло. Но мысли у неё были заняты совсем другим, она уже позабыла о бабушке так незаметно скоротавшей ей время в поездке, Эвин думала, что же сказать её пациенту Девиду. Диагноз весьма тяжёлый, и если отмести все его прочие болезни, один только первичный рак лёгких, который встречается не так уж и часто, убивал его изнутри, а слабое сердце, не могло активно сокращаться, застой крови приводил к накоплению жидкости в плевральной полости, в лёгких. Девида привозили в больницу, «тонущим» – если можно так выразиться, он словно захлёбывался водой, дважды парня откачивали с отёком лёгких, всё это могло привести к плачевному исходу, но каждый раз врачам удавалось сохранить ему жизнь и стабилизировать общее состояние. А его требование лечащего врача могло означать лишь одно. Он отказывается от дальнейшего лечения и хочет подписать документ об отказе от реанимации. И просить об медикаментозной эвтаназии. Таков закон, если человек не хочет больше жить, заставлять его никто не имеет права. С тем же успехом можно было официально разрешить самоубийства, – со злостью подумала Эвин. Ведь спасая таких людей, мы своего рода тоже препятствуем их предпочтению умереть нежели жить. Она всегда заводилась с пол-оборота, когда речь шла о жизни и её прерывании. Ведь задача врачей – лечить своих пациентов, а не бездействовать при их смерти и уж тем более не способствовать этому. Но можно ли было состояние Девида назвать жизнью? И чем необходимо руководствоваться, когда возникает вопрос о жизни и её прекращении, выбором пациента? Родственников? И как можно оставаться компетентным в подобной ситуации?