– Донья Изабелла, здесь… опасно. Эти люди… – он кивнул в сторону арены, где уже выводили новых «проклятых» – троих, с горящими фиолетовым светом татуировками на висках. Их глаза были пусты, как у мертвых рыб.
– Эти люди платят за зрелище, Пако, – ответила я спокойно, беря со стола виноградину и разглядывая ее на свет. Она была идеальна. Как и все здесь. Искусственно. – Они не опасны. Опасен только один. И я собираюсь с ним… поиграть.
Кончита вернулась через десять минут. В ее глазах – редкое для нее удивление.
– Есть один. Прозвище Шестерка. Ходит за Маской, как тень. Никто не видел его лица. Говорят, он немой. Принимает только… предметы. Значимые. – Она протянула мне крошечный кусочек пергамента и карандаш. – Передала через бармена. Он знал, что делать.
Я улыбнулась. Значимые предметы. Как в старых легендах о демонах. Очень театрально. На клочке пергамента я вывела четким, уверенным почерком всего три слова:
Ставлю на Твой Проигрыш
Не на бойца. Не на исход боя. На *Его* проигрыш. В его же Игре. Абсолютная дерзость. Вызов, брошенный прямо в безликую маску. Я сложила пергамент вдвое и протянула Кончите.
– Передай Шестерке. И наблюдай.
Она снова исчезла. Я снова сосредоточилась на Маске. Секунды тянулись, как смола. На арене проклятые с фиолетовыми татуировками впали в какое-то подобие транса, затем синхронно бросились друг на друга с нечеловеческой скоростью. Это было уже не сражение, а мясорубка. Толпа взвыла.
И вот я увидела. К Маске, скользя между тенями у подножия подиума, приблизилась фигура в черном, чуть меньше его ростом, с капюшоном, натянутым глубоко на лицо. «Шестерка». Он что-то передал в белую перчатку. Маска не шевельнулся. Не наклонил голову. Но я *почувствовала* момент, когда его внимание – холодное, как луч лазера – сконцентрировалось на крошечном пергаменте в его руке. Он продержал его так несколько секунд. Затем его рука в белой перчатке сжалась. Не резко. Скорее… задумчиво. Раздавил ли он записку? Спрятал?
Он медленно поднял голову. Его маска повернулась. Не в сторону моей ложи. Но я знала – он смотрит прямо на меня. Сквозь одностороннее стекло, сквозь толпу, сквозь шум и кровь. Этот невидимый взгляд был осязаем, как прикосновение ледяного шипа к горлу. Ни страха, ни гнева. Только… интерес? Хищный, холодный интерес паука, заметившего муху, севшую не на ту паутину.