Играл свою роль и классовый фактор: гимназии «воспроизводили» дворянство, реальные училища – разночинцев. Конечно, к началу ХХ века какой-то резкой сословной границы здесь уже не проходило, но при возникновении своём в 1830‐х годах реальные училища оказались своеобразными аккумуляторами энергии детей из низших сословий, тех же мещан. Двойная польза – и мещане в дворянские гимназии не так сильно рвутся, и технические специалисты для империи куются.
Для царя-инженера, каким был Николай I, эта технология должна была казаться блестящей. Но новые времена – новые веяния. Либеральное правление Александра II поставило вопрос, можно ли разночинным «технарям» поступать в университеты – те ведь тоже были в основном ещё «дворянскими». В итоге решили: можно. Но только в технические, коммерческие и промышленные высшие учебные заведения. Однако демократизация шла дальше, и в 1888 году «реалистам» разрешили учёбу на физико-математических и медицинских факультетах университетов. К концу 1913 года в Российской империи насчитывалось 284 реальных училища, в которых обучалось 80 800 человек. [237]
Так что выбор Петра Павловича Александрова для своих детей – а Борис тоже был отправлен ранее в то же училище – был и демократическим, и, как показала жизнь, предусмотрительным. Не в каждой семье вырастают два доктора физико-математических наук, один из которых к тому же станет президентом Академии наук. А почему вообще выбор был не в пользу гимназии? А потому, что, хоть и был теперь Пётр Павлович Александров дворянином, не забыл он ни своего купеческого происхождения, ни своей работы «на земле», то есть среди народа, в земстве. Либеральные убеждения, как и демократические, предполагали служение народу. Поэтому ни то, ни другое понятия не были по тем временам ругательными.
Да и мальчишкам – их сестра Валерия как раз в гимназии училась – «технарство» было ближе по характеру, нежели элегии Овидия или песни Гомера. Оба любили что-то изобретать и придумывать, а детство на хуторе Млынок исподволь подводило к мысли о пользе практических умений, а следовательно, знаний. Нет, разумеется, что Борис, что Анатолий вовсе не были теми, кого сегодня прозывают «ботаниками», и в школьной жизни отнюдь не являлись образцами тяги к учёбе.
Толя вообще гулял на всю ширь табеля – от единиц до пятёрок. Сдавал переэкзаменовки. Получал нагоняи от преподавателей. И от отца, которого весьма угнетали натянутые отношения между отпрыском и образованием, а потому применявшего к разгильдяю различные педагогические – и не очень – воздействия. Разгильдяй от этого подчас подлинно страдал, но ситуация выправлялась ненадолго. Вселенная вокруг была переполнена куда более увлекательными вещами, нежели зубрёжка, а при задатках лидера и заправилы, которые у Анатолия проявились с первых лет жизни, выбор линии поведения был очевиден.