Сказано было честно, но тем самым Скоропадский оттолкнул от себя вторую свою опору – то украинство, которое верило, что потомок гетманского рода будет восстанавливать империю на базе Украины, и только Украины.
И когда Директория УНР, видя, что немцы Скоропадскому более не защитники, подняла против гетмана восстание, защищать его не вышел практически никто. Кроме опять всё тех же юнкеров под руководством уцелевших ещё романтиков из имперского офицерства. Но реальной силы они не представляли, и 14 декабря 1918 года Скоропадский подписал манифест об отречении. И бежал вместе с немцами, когда в Киев входили петлюровцы вкупе с перешедшими на их сторону гетманскими же войсками.
На том последняя тень Империи на Украине растаяла: петлюровцы опять жесточайшим образом начали вырезать оставшихся русских офицеров и солдат гетмана Скоропадского, не перешедших на их сторону. В качестве юридического прикрытия был издан указ об аресте и отдаче под суд как «врагов Украины» всех граждан, носящих погоны русской армии и царские награды.
«На улицах Киева каждое утро находили десятки трупов убитых офицеров. Ни одна ночь не проходила без убийств. В местечках и городах вокруг Киева шли погромы…
Киев притаился и замолчал. Улицы и тротуары обезлюдели. Вечером киевляне боялись высунуть нос на улицу. Для хождения по улицам после 9 часов вечера нужен был пропуск. Ночная тишина вплоть до рассвета оглашалась то далёкими, то близкими выстрелами: гайдамаки и сичевики обыскивали, вернее, грабили квартиры и случайных прохожих». [62]
Это была шестая власть в Киеве. И Александровым вновь приходилось лишний раз избегать появления на улице. Но опять недолго: на сей раз Директория продержалась два месяца – 5 февраля 1919 года в город вошли «вторые красные».
И вновь на большевиков поначалу смотрели не то чтобы с надеждою – к маю 1919 года надежд в Киеве ни у кого уже не оставалось, – но как на этакое полезное, что ли, зло. Их считали властью пусть и жестокой, но – способной навести порядок. Особенно на фоне бездарного и беспомощного украинского националистического отребья, которое разрушало всё, к чему только прикасалось; на фоне типичного решительного, но тупого вояки во власти, каким оказался сгинувший невесть куда гетман; и уж тем более – на фоне вечно пьяных и безмерно жестоких крыс бухгалтера Петлюры.