Он был солдатом, которого научили выживать, но не научили жить. Его учили стрелять, защищать, терпеть боль, идти вперед, когда тело кричит «хватит», и молчать, когда душа уже не выдерживает. Учили быть сильным, собранным, быстрым, но никто не учил его просыпаться в тишине без тревоги, засыпать без страха и жить без необходимости постоянно держать руку на спусковом крючке, хотя бы внутреннем.
А я была женщиной, которая умела работать, заботиться, строить системы в бизнесе и помогать другими справляться с их хаосом, но каждый раз, когда возникала угроза близости, внутренний голос шептал, что это опасно. Я умела контролировать, но не умела сдаваться в чувства, мне казалось, что если я откроюсь, то обязательно разрушусь.
Он боялся гражданской жизни, а я любви. Он жил в звуках взрывов и в перегрузке тела, я в мыслях, анализе и вечной борьбе за контроль. Но мы встретились как два мира, уставших, но отчаянно нуждающихся в том, чтобы их слышали и чувствовали. Он дал мне возможность почувствовать, что я могу быть слабой и желанной, любимой просто так без заслуг, без постоянного доказательства своей ценности, что мое тело – это источник удовольствия, жизни, близости. А я ему то, что давно отняла война – тепло и любовь, которые не требовали доказательств. Я была его маленьким укрытием, в котором он мог дышать и жить, он клал мою руку на свою грудь и шептал, что пока я рядом его сердце бьется.
Мы пытались не строить планов, но в самую первую встречу он сказал, что хочет познакомить меня со своей сестрой и рассказывал про нее очень много, и с самой первой встречи звал поехать с ним в Городец. Мы просто были в прошлом, настоящем и будущем, как будто на краю чего-то очень важного.
Эта весна не должна была случиться, по всем расчетам, по страхам, по нашему прошлому – ей не было места. Но она пришла, неожиданная, глубокая, теплая. Как прощение, как исцеление. Я стала его весной – поздней, редкой, странной, весной, в которой можно было оттаять, хотя бы на время.
И все это длилось всего 24 дня. Или, может быть, вечность.