И Кальпурний, близко наклонясь к смущенному Аврелию, не спуская с него глаз, торопливо зашептал:
– Подумай… Завтра эта сцена обагрится их молодой кровью, завтра многотысячная толпа будет в восторге любоваться, как львы и леопарды с ревом бросятся на осужденных… Завтра… Завтра… Подумай! Будь благодетелем своего брата и сестры. Юноша, спаси их. Это твой прямой долг, прямая обязанность.
И Аврелий не устоял…
Все его лицо, так недавно бывшее мертвенно-бледным, теперь покрылось густой краской. Он дрожал, как в лихорадке. Жажда жизни и страх смерти боролись в нем со стыдом и голосом его сердца.
– Господин, – пролепетал он наконец, весь дрожа от волнения.
Кальпурний еще ближе наклонился к нему.
– Говори, говори все, – ласково сказал он, и в голосе его звучала плохо скрытая радость.
– Господин! Сжалься над моим братом и сестрой, а я… я…
Но Аврелий не мог закончить. Слова замерли на его устах, а вместо них раздались глухие рыдания.
– Ну ты?.. Ты… Что?
– Я… – подавляя рыдания, глухо простонал тот, – я за их жизнь сделаю все, чего потребовал бы ты от меня.
– Отречешься от Христа?
– Да… – едва слышно проронил Аврелий и, обессиленный, упал как мертвый.
– Обморок, – недовольно проворчал Кальпурий и, подозвав стражу, громко сказал ей:
– Увезите юношу в мой дворец. Чтоб ухаживали за ним, как за моим родным братом. Пусть не будет у него ни в чем недостатка; богатство и роскошь должны стеречь его столь дорогой покой.
И воины уже подошли к Аврелию, чтобы поднять бесчувственное тело, как вдруг внезапно выступил вперед Марк и, загораживая грудью дорогу, грозно вскричал:
– Нет, никогда я не дам тронуть его. Он христианин! Отречение у него ты вымучил, безжалостный Кальпурний. И горе тебе! Он христанин! Слышите! Хри-стиа-нин!
– Христианин, – кричала и Ирина, заслоняя собой брата и проливая целые потоки слез.
– Нет, он уже не христианин, – загремел Кальпурний. – Он ваш спаситель. Если бы не он, завтра львы и пантеры растерзали бы ваши жалкие тела и наказали за безумие. А Аврелий? Аврелий уже отрекся от Христа…
– Позор ему! – горько воскликнул пораженный случившимся Марк.
– Боже, сжалься над ним, – плакала Ирина.
А воины, холодные и бесстрастные, чуждые людскому горю, людским беспросветным рыданиям, выносили из ложи бесчувственного Аврелия, уже не христианина.