– Так я тут и утонуть могу, – сказал он вслух.
Фрол в панике начал разгребать лёд. Крошево, забившее проток, не уходило. Он стоял, смотрел, как поднимается вода. Пришла мысль – дикая, но возможная. Фрол слил в маленький ручей всю свою горячую мочу и стал ждать результата.
Тем временем вскипятил воду, сделал овсянку и кофе. Завтракал, поглядывая вниз. И дождался. Проток ожил. Вода снова пошла по пути. Лужа отступала.
– Сработало… – выдохнул он.
И вдруг рассмеялся. Впервые за все эти дни – хрипло, неуверенно, почти беззвучно. Смех вырвался сам, как короткий всхлип облегчения. И тут же осел тишиной.
Надо защитить сток от крошки. Он взял свою сидушку – ту самую, пенную, с вырезом – и аккуратно проложил ей стенку канала. Импровизированный фильтр. Ледяная крошка теперь не будет попадать в проток ручейка.
С утра он рубил проход во льду, пока не заныло правое запястье. Работа оказалась не просто тяжёлой – изматывающей. Сначала пытался идти во весь рост, но быстро понял: это безумие. Рубит такую высоту – бессмысленно, силы уйдут за день, а пройдёт он три метра. Сел прямо в снег, отдышался. Прислушался к телу. На коленях сидеть можно. Работать ледорубом – тоже, если размах оставит.
Прикинул. Его рост – метр девяносто с хвостом – чуть больше метра двадцати.
И ширина. Хоть бы семьдесят сантиметров. Он примерил руками: плечи пролезут, рюкзак – волоком. Если делать уже – застрянет, придется двигаться боком. А здесь каждый поворот – потеря времени. И воздух. Да и при рубке – локтям нужен ход. В узком канале легко уцепится ледорубом. Был случай, когда…
Он прогнал воспоминание.
Все – решил. Туннель: высота в метр пятьдесят—шестьдесят, ширина – не меньше семидесяти. Хватит, чтобы ползти вперед, работать ледорубом в присяде или на коленях, не тратя лишнего. Тепло, компактно, быстро. Ход проложит, потом можно будет расширить, если нужно.
К полудню организм нуждался в топливе. Он достал пищевой термос – в нем еще держалась горячая простая рисовая каша, без тушёнки: тушенку он решил есть по полбанки раз в три дня. Пока есть силы – беречь запасы. Горячее, хоть и постное, все равно оживило. Немного успокоила дрожь.
На какое-то время стало тихо. Он сел, слушал, как журчит вода. Тело дрожало – то ли от напряжения, то ли от усталости. Мысли текли вразнобой: о детях, о Любушке, о том, как это глупо – погибнут не от холода, не от голода, а от собственной беспомощности в холодной луже.