– И ты не собирался со мной встречаться?
– Честно? И не думал.
Лицо у нее скривилось, будто я дал ей пощечину. Я даже испугался, не переборщил ли, но удержался от соблазна во всем ей признаться. Не время отступать, я был почти у цели.
– Почему?
И тут я понял, насколько Стефани была уверенной в себе девушкой. Она даже не задумывалась, что парень может ею не заинтересоваться. Она хотела понять настоящую причину. И я ей объяснил, но частично:
– Я думаю, что тебе нужен другой парень, который бы повторял все время, какая ты красивая.
Она загадочно улыбнулась. Вот тут я и понял, что победил.
– Я не только красивая, знаешь ли.
– А?
– Я еще и добрая.
Меня застали врасплох, я не нашелся что ответить. Победителем вышла Стефани.
Три дня спустя Стефани пригласила меня к себе. Ее родителей не было дома, стоял самый разгар дня, солнце заливало ее девчачью комнату. Кожа Стефани тоже купалась в весенних солнечных лучах, и тогда она научила меня всему, что превращает мальчика в мужчину.
Я была слишком юной, когда потеряла маму, – мне было всего девять лет. Она была слишком молодой – я имею в виду, чтобы умереть. Сорок два года, рак шейки матки, перешедший в метастазы. Тысячи опухолевых очагов, созданных ее собственным телом – предательство, если подумать. Диагноз поставили в мае. А месяц спустя все было кончено.
В наши дни это редкость, когда у двадцатипятилетней девушки нет мамы. Людям обычно становится неловко, когда они узнают, что им придется извиняться за вопрос о моей матери, как будто это их вина, что ее больше нет. Они смотрят на меня так, будто я сейчас разрыдаюсь прямо перед ними. Но они напрасно беспокоятся. Я живу без нее уже шестнадцать лет и давно не плачу по этому поводу. Я не рыдаю, когда думаю о ней, кроме разве что 18 июня, дня ее смерти – в этот день мне действительно труднее, чем обычно, жить. Я не знаю почему. Не то чтобы мне не хватало ее 18 июня сильнее, чем 23 октября. Возможно, дата заставляет меня застревать в этих мыслях, в то время как обычно я об этом не думаю. А даже когда думаю, это не делает меня какой-то уж особенно несчастной. Печаль со временем тускнеет, теряет свою остроту, как пожелтевшая фотография, цвета которой становятся менее яркими, менее живыми.
На самом деле я, наоборот, боюсь ее забыть. Не ее лицо, нет, тут мне помогают фотографии; скорее, другие детали: ее голос и интонации, нежность ее объятий, ее смех, который отражался от стен комнаты… в точности как и мой, я думаю, хотя уже не так в этом уверена. Порой воспоминания вспышками приходят ко мне: фильм, который я смотрела, сидя у нее на коленях, ее пальцы в моих волосах, запах ее фирменного соуса для спагетти, как они с папой танцевали в гостиной под джазовую мелодию, тесно прижавшись друг к другу и думая, что мы с сестрой спим. Воспоминания возникают так же внезапно, как и исчезают. Со временем я научилась их призывать, а самое главное – позволять им уйти.