Я смотрела на него и вдруг увидела не его, а своего двоюродного брата, который, уехав на Дальний Восток по работе, уже 20 лет как умер там страшной смертью, упившись вусмерть – от белой горячки, валяясь в пустой комнате совершенно голый в собственной блевотине и испражнениях…Братик мой любимый, Вова, мой самый любимый на свете человек, безотказный к любой просьбе любого, даже едва знакомого или вовсе незнакомого человека и такого добросердечия, отзывчивости и чуткости, каких я больше ни у кого в жизни не встретила. Он был блестящим интеллектуалом, переводчиком-синхронистом кхмерского и вьетнамского, и я ни разу не услышала, чтобы он хоть на что-то жаловался, чтобы скулил, ныл, и даже сейчас, спустя 20 лет я часто, очень часто плачу о нём так невыносимо мучительно, как будто всё случилось только что, только что, он часто, очень часто снится мне таким, каким он был в жизни: весёлым, смеющимся, кидающимся на любую помощь любому человеку, даже увиденному им впервые в жизни, совсем незнакомому. Я не могу его забыть, не могу!
И вот теперь, в вагоне электрички я увидела в запойном алкаше, не помнящем ничего о себе, своего двоюродного брата, Вову, ставшего запойным алкашом, но такого же, как этот мой случайный попутчик, по-детски начисто беззлобного, не знающего, не умеющего справиться с самим собой, не знающего, как с собой быть, такого же растерянного, беспомощного…
Я едва сдержалась, но – сдержалась, не расплакалась и сказала: «Мы вместе выйдем на Тушинской, я проведу тебя через выходной турникет, отведу в метро, там есть банкоматы, я сниму тебе денег, куплю билет на метро, а ты сможешь покушать где-нибудь на эти деньги», хотя я была почти уверена, что деньги эти он скорее всего спустит на бухло, но я не могла и НЕ ХОТЕЛА сделать по-другому. Почему-то стало хорошо оттого, что он не сказал «спасибо», а лишь кивал и виновато улыбался.
Мы вышли на Тушинской, я взяла его под руку: «Проскочим через турникет паровозиком…», но…он вдруг тяжело плюхнулся на скамейку на платформе и сказал: «Я не пойду…я не могу…я устал…». Я буквально вскричала: «Я тебя держу, я тебе помогу идти!!! Только пойдём!», но он сидел, скрючившись и всё повторял, совсем уже опустив башку: «…я устал…я не могу…я устал…». Было яснее ясного, что его круто колбасит, что как только я сниму ему деньги из банкомата в метро, он тут же найдёт ближайший вино-водочный, всё, всё это было как на ладони, но я же не могла вести его до Белорусского вокзала, ведь я была на курьерстве, мне нужно было ехать по заданным адресам, ну, что я могла тут сделать?! Он сидел на скамейке, сжавшись в комок и весь трясся, а я опустилась перед ним на корточки и завела свою ржавую пластинку…Как же я его уговаривала, как иступлённо просила «Пойдём же!!!», я уже готова была даже затормозить свою курьерскую обязаловку по доставке, но довезти его до Белорусского вокзала…Как я его уламывала, как уламывала, но – ничего не получилось. В конце концов я махнула рукой и пошла на выход, не оглядываясь, но мозг мой рухнул: мой полудетский алкаш не видел, как слёзы водопадом прорвались на лицо, и я никак, ну, совсем никак не могла их остановить, только голову низко опустила и шапку почти на глаза надвинула, чтобы встречные не видели, и только одно всё стучало и стучало в моих мозгах без остановки: «Вова, Вова, Вова, Вова, Вова, Вова, Вова………»