. – Прошу, отведите меня к отцу, и больше я вас не потревожу.
Он провел ее по коридору. По пути она разглядывала его потертые ковбойские сапоги. Их вид не вязался с его накрахмаленным халатом и аккуратностью. «Но мы же в Хило», – напомнила себе она. Как только они подошли к двери черного хода, начался ливень. Доктор Вуделл остановился на крыльце; Лана протянула руку и подставила ладонь теплому ласковому дождю.
Врач достал из кармана конверт.
– Я должен отдать это вам. Это от отца. Медсестра написала письмо под его диктовку, но слова его.
Она сунула письмо в карман, не зная, когда наберется храбрости его открыть. Сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы этот кошмар закончился, а она поехала домой. В отцовский дом. В их общий дом. Который теперь стал ее домом. Потом она сядет на ближайший рейс до Гонолулу. Она не могла представить Хило без отца. Но кто организует похороны? При мысли об этом у нее закружилась голова. «Дыши», – велела она себе. Не все сразу.
Через несколько минут дождь стих, как обычно и бывало на Гавайях, и они спустились в подвальное помещение. Там было прохладно и тускло освещено. Лана уловила еле слышный кисловатый восковой запах, замаскированный сильным запахом химикатов. В глубине комнаты стоял большой стальной стол, накрытый простыней, под которой просматривались очертания тела.
Доктор Вуделл встал рядом со столом и потеребил свой стетоскоп.
– Уверены? Решайте сами, но, по опыту, это помогает примириться со смертью. Я вас оставлю.
Лана никогда не видела мертвого человека и страшно боялась.
– Я должна его увидеть, – сказала она.
Когда доктор откинул простыню, она увидела побледневшего и похудевшего отца. На нем была оранжевая гавайская рубашка; он лежал сложив руки на груди, словно просто решил поспать. Не будет ли странно, если она приляжет рядом, опустит голову ему на грудь и скажет, что любит его, несмотря ни на что? Она так старательно твердила про себя, что он мертв, что забыла дышать.
– Я выйду на минуту, – сказал доктор Вуделл и оставил ее наедине с телом.
С телом.
Лана придвинулась и наклонилась, положила руку отцу на сердце. Все еще надеялась услышать сердцебиение.
– Папа, – прошептала она.
Он не ответил.
Ее сердце грозило расколоться пополам от гнева и навалившейся печали. Ее пробрала дрожь. «Папа», – повторяла она. Она хотела сказать ему так много, но вместо слов ее сотрясли глубокие рыдания. Она прижалась ухом к его груди, слушая тишину остановившегося сердца. Этой жизни пришел конец. Ее отец отправился на небеса или в один из тех странных иных миров, о которых он любил рассуждать. Его рубашка промокла от ее слез. Она не замечала, сколько времени прошло. Шея затекла, но ей было все равно.