– Лёха, держи крепко его ноги, – сказала Катя брату, который стоял рядом. Её голос был ровным, без единой дрожи.
Она встала прямо перед «Дьяволом». Тот, увидев перед собой маленькую девочку, попытался плюнуть в неё, издавая гортанные звуки.
– Убери свои грязные лапы, сука! Я тебе…
Лёха сжал кулаки. Ему хотелось заступиться за неё, крикнуть «Завали!», но Катя даже бровью не повела. Она не отступила. Её взгляд, обычно такой отстранённый, вдруг стал острым, как бритва. Это был взгляд львицы, который не допускал возражений.
Она наклонилась ближе, так что «Дьявол» почувствовал её лёгкое дыхание на своей щеке.
– Заткнись, – голос Кати был едва слышен, но в нём была такая абсолютная, нечеловеческая власть, что даже «Дьявол» замер. – Или я зашью тебе рот. Ты мне мешаешь. А я не люблю, когда мне мешают. Хочешь жить – лежи тихо.
Что-то в её спокойствии, в этой недетской жёсткости, пробило ярость бандита. Он сглотнул, его глаза расширились. Впервые за свою жизнь «Дьявол» встретил взгляд, который был более безжалостным, чем его собственный.
Он дёрнулся, но к общему удивлению покорно затих. Его тело расслабилось, хотя на лице всё ещё читались шок и неверие. Он подчинился. Катя кивнула. Её пальцы, тонкие и ловкие, начали работать. Игла мелькала, затягивая рваные края раны, как будто она шила не живое тело, а просто кусок ткани. Она была воплощением хладнокровия и профессионализма.
Доктор, стоявший в углу, молча, неподвижно наблюдал за ней. На его обычно бесстрастном лице появилось нечто, что можно было бы назвать гордостью.
Никакой лишней суеты, никакой дрожи. Она склонялась над раной, и казалось, что она и пациент сливаются в единое целое, где есть только проблема и её решение. Доктор видел, как её тёмные, почти чёрные, длинные ресницы подрагивают от напряжения, но её дыхание оставалось ровным, почти неслышным.
Туго завязанные косички были аккуратно уложены, но несколько прядей всё же выбились, прилипли к вискам от пота. Это была единственная слабость, которую он мог в ней заметить.
Нежная линия шеи, белая кожа, тонкие запястья, скрытые рукавами – всё в ней говорило о хрупкости, но то, как она держала скальпель, как направляла иглу, говорило об обратном.
В эти моменты она была воплощением его учения, его творения. Она не была ни красивой, ни уродливой в привычном смысле. Она была совершенна в своём функционале, как хорошо отточенный инструмент.