– Спокойно? Ты называешь это спокойной жизнью? В постоянном страхе? Я знаю, что случилось с семьёй Максима. Его детей чуть не… – она, сглотнув, словно камень в горле, решила недоговаривать – Только потому, что он оказался на месте преступления. Они не имеют к этому отношения! А ты? Ты приносишь это прямо к нам домой. Своими руками! Ты хочешь, чтобы Настя выросла и боялась собственного отца? Чтобы она видела в тебе монстра?
Её голос дрожал, но она держала себя в руках, не желая разбудить дочь. Марк чувствовал, как каждое её слово вонзается в него. Он пытался что-то сказать, найти оправдание, но слова застревали в горле. Его работа, его призвание, то, во что он верил, обернулось против него.
– Я больше не могу, Марк. Я не хочу жить в твоей жизни.
Он молча развернулся и пошёл собирать вещи. В ту ночь в нём что-то сломалось. Не просто вера в справедливость, а что-то глубже, в самом его стержне. Он ушёл, не обернувшись.
Суд.
Жена добилась того, что до совершеннолетия Настя не сможет с ним видеться. Из-за опасности. Из-за его военного прошлого. И Марк не сопротивлялся. Он понимал: так будет безопаснее. Для неё. Но от этого было не легче.
Теперь каждый день здесь, в угрозыске, он видел столько оттенков серого, что черно-белый мир его юности казался нелепой сказкой. Продажные коллеги, преступники, которых покрывали влиятельные люди, жертвы, которым никто не мог помочь – всё это размывало границы.
Фотография дочери, с трещиной на экране, была немым укором. Она напоминала ему о том, что он теряет. О том, ради чего, по идее, он должен был бороться. Но с каждым днём эта борьба казалась всё бессмысленнее. Он был в системе, которая, казалось, сама себя пожирала. И он, Марк, был её частью.
– На, держи, – раздался резкий голос коллеги. – Ещё одна заява. Может, хоть с этим повезёт.
Марк кивнул, убирая телефон в карман. Трещина на экране холодила палец. Удача. Он уже давно в неё не верил.
Глава 8 Урок анатомии. Подавление новой личности
Кабинет Доктора был странным местом. Не похожий ни на один другой на заводе, он был воплощением его личности – стерильный и до ужаса упорядоченный. Стены, выкрашенные в тусклый, больничный беж, были абсолютно пусты. Ни одной фотографии, ни одного предмета, который мог бы выдать личные пристрастия.
Воздух здесь был на удивление чист, пах дезинфектором.