Опустилась ночь, и, не умея ориентироваться в темноте, Хокан остановился. Лег на теплый песок, между двумя кустами полыни. Пустыня, столь тихая днем, теперь бурлила от деятельности – животные ревели, сношались, ели, съедались. Хокана это не заботило. До того он видел только грызунов, рептилий и мелких псов и верил, что напугает их своими размерами. Бояться змей он еще не научился.
Проснулся он задолго до рассвета, отчасти по привычке (он всегда вставал посреди ночи в ожидании стражников), но еще и потому, что земля остыла. Ночное небо изменилось. Хокан дивился слаженному движению звезд и жалел, что не спросил брата, как эти яркие точки умеют странствовать по небесам вместе, всегда сохраняя расстояние друг между другом. Лайнус растолковывал разные чудеса природы. К примеру, что у каждого дня свое солнце. В пути по небу яркий диск выгорает, тонет и расплавляется на горизонте, стекая с края земли, как воск. И, точно свечной мастер, Бог ловит капли и за ночь лепит новое солнце. Ночь длится столько, сколько Бог трудится над новым солнцем, что он зажигает и выпускает каждое утро. Но звезды и их движение – этого Лайнус объяснить не потрудился.
Как только предпроблеск на горизонте указал путь, он двинулся на восток.
Если бы не тетерева, сгинуть бы ему за считаные дни. Он забивал дубинами и камнями пару птиц каждый день и пил их кровь. Пить от этого хотелось еще больше, но зато он не терял сил. Поначалу его рвало, стоило выдавить в рот теплый сироп, но скоро он научился подавлять рефлекс. На подбородке и одежде, изорванной в лохмотья в песчаной буре, запеклись сгустившиеся капли. Наконец Хокан заметил, что бурая твердая кровь защищает от солнца, и начал щедро размазывать ее по рукам, груди, шее и лицу. От пота слой становился текучей жижей, приходилось то и дело останавливаться и подновлять его. К тому времени Хокан уже перестал чуять безумную вонь.
Он потерял счет времени. Казалось, он шел уже целую вечность, когда его одолел горячечный бред. Ему мерещились голоса и стук копыт, приходилось то и дело оглядываться, чтобы отмахнуться от воображаемых звуков. Иногда он бросался на землю в уверенности, что его нагоняет перезвон черного экипажа. Чтобы приглушить галлюцинации, он начал разговаривать вслух, в основном – с Лайнусом. Иногда Лайнус отвечал. Понемногу тело Хокана становилось легким и непослушным. Ходьба превратилась в постоянное чудо. Самым трудным в каждом шаге стало опускать ногу. Он смотрел на ботинок, поражаясь его виду в воздухе, гадая, как он туда попал и как сможет приземлиться. Затем на следующем шаге смотрел со схожим непониманием на вторую ногу. И всякий раз удивление было свежим, будто он видел подвешенную ногу впервые. Походка стала странным упражнением в эквилибристике: он поднимал ноги все выше и задерживал в воздухе все дольше, слегка вытянув руки, будто оцепенелое чудище. Единообразие ландшафта лишь подпитывало безумие. Он то и дело приходил в себя на полушаге и видел, что идет по землям, ничем не отличавшимся от того, что он видел до транса. И никак не подсчитать, сколько прошло времени или как далеко он зашел. Порой казалось, будто он шагает на месте.