Марк кивнул. Он пообещал. Но слово, данное в темноте, днём теряет силу.
Это случилось в день, когда часы на центральной башне сбились – всего на полсекунды. Но этого хватило.
Он почувствовал.
Маятник качнулся не туда, в самой глубине мира прошёл едва уловимый сдвиг – будто город вдохнул не в такт своему собственному телу. Кто-то сбил его дыхание. И Марк уловил это, как глухой улавливает изменение в комнате. Как сновидец, проснувшийся в чужом сне.
Он сидел в библиотеке, книги раскрыты, страницы трепещут. Он делал вид, что читает. Но всё его существо было на взводе, в ожидании того, что не может быть названо.
Он встал.
И пошёл туда, где обычно появлялся Учитель.
Днём это место казалось неузнаваемым. Улица, залитая ослепительным светом, с тонущими в нём людьми, с зеркальными витринами и хохотом, режущим воздух. Место было живым, суетным, безликим.
Но Марк остановился у стены старого архива. Ночью она пульсировала тенями – как кожа у живого существа, спящего, но чувствующего. Сейчас она была мёртвой. Или притворялась…
– Я знаю, что ты здесь, – прошептал он. – Или был. Или будешь.
Он закрыл глаза. Открыл ладони. И, как учил Учитель, увидел дневной мир глазами тьмы. Глаза в его ладонях открылись медленно, с болью, как рана, вскрытая слишком рано. Свет впился в них, как иглы. Всё стало резким, перекошенным, как отражение в дрожащей воде.
Он увидел:
– в небе: тонкие серебристые нити, натянутые между солнцами, как струны, играющие мелодию власти;
– в лицах прохожих: полости, зияющие пустотой, как будто в каждом не хватало главного слова;
– на стенах: следы, невидимые обычному глазу – символы, тексты, шрамы. Предостережения.
И тогда – раздался голос.
Не голос – вибрация. Шипение.
Как змеиное дыхание, сползающее с затылка.
– Ты нарушил правило.
Он обернулся. Никого. Только собственная тень, вытянутая вдвое.
– Ты слепишь их… и себя.
– Я хочу знать, – сказал он, едва слышно. – Я должен знать, почему ты скрываешь правду.