Максимыч открыл холодильник и был раздосадован отсутствием хотя бы одного пакетика кошачьего корма.
– Приехали, – буркнул Максимыч. – Ладно, сейчас пойду в магазин, куплю тебе завтрак. Он начал проверять подряд все свои карманы и заначки в надежде собрать достаточную сумму для удовлетворения потребностей как своих, так и его мохнатой сожительницы, путающейся под ногами. Результаты поиска были удручающими: по несложным подсчетам выходило, что приобрести желанные продукты одновременно для себя и кошки никак не выходило: или пару пакетиков «Вискас», или бутылочка Жигулевского. Не дал результатов и повторный обыск квартиры, включая подсобные помещения.
Тяжкая дума окутала разум Максимыча: «Как же я докатился до такого критического состояния финансов?» Весомость думы отягощалась, собственно, даже не сиюминутностью создавшегося положения. Неизвестно откуда взявшемуся прозрению вдруг открылась вся мутная картина последних дней его существования, когда вспоминались лишь первые два часа каждого дня, мало чем отличавшиеся друг от друга, отпечатанные, как под копирку. Первое пробуждение в три часа ночи и полстакана водки со стаканом воды. Пробуждение второе – около восьми утра, убогая забегаловка за углом квартала и сто пятьдесят грамм зеленого зелья, поглощаемые тремя глотками. Иногда бутылка пива вместо закуски. На этом кино дня с коротким сюжетом заканчивалось. Остальное, как во сне: помещение кухни в полумраке, короткий диван у туалета, проходящие мимо ноги на уровне горизонта глаз, лицо жены, проверяющей пульс, чьи-то руки, укрывающие одеялом, звуки негромкого голоса и надоедливая кошка со своими призывами, возможно, к трезвой жизни.
Как ни крути, картина получалась невеселая. Нечаянный взгляд в зеркало окончательно ее испортил: на него уставилась красная, невероятно опухшая физиономия с глазами-щелками и посиневшим носом. С трудом узнав себя, Макар Максимыч перекрестился. Что-то еще теплилось в пропитой душе, тянулось к всплытию из темноты, к еле заметному светлому пятну, там наверху, как к проруби во льду со дна – на воздух, из липкой стылой грязи – к свободе, к другой жизни. Но клешня алкогольной зависимости держала Максимыча за горло, не оставляя шансов подышать свежестью давно забытых дней со светлой головой.
– Ладно, Крись, ты меня прости, не умрешь без своего «Вискаса», на хлебушке перебьешься, а я концы могу отдать из-за твоих запросов. Короче, мне пора… – Максимыч натянул на седеющую голову видавшую виды мятую кепку и пошел в знакомом до боли направлении.