Лана.
— Алло...
— Подарок выбрал? — сходу взяла быка
за рога букинистка.
— Нет... Не срослось.
— Цветы?
— Сейчас куплю...
— Не нужно. Что ты там купишь? Три
розы и две гвоздики? Жди. Я тебе привезу. У подруги оранжерея есть.
Будет тебе букет достойней достойного.
— Да я...
— Нет. Это не днище, — словно прочла
вертящееся на языке у Иванова женщина. — Дна в своём моральном
падении ты ещё не достиг. Надеюсь. Это дружеская помощь. Без
обязательств. Всё. Хватит болтать. Ровно в восемь под подъездом.
Да. Я знаю, где ты живёшь.
Из динамика послышались короткие
гудки — разговор закончился.
Даже со стыда сгореть не
получалось...
Остановка... Вечерние огни города...
Подземный переход на другую сторону проспекта... За ним, во дворах
– дом…
19.45
***
...Кицунэ плакала, обняв Серёгину
шею. Навзрыд, прижавшись к нему всем телом. Глупая картина
получалась. Маша стоит на табуретке, у раскрытого балконного окна и
ревёт не переставая. То ли от горя, то ли от счастья... Уже вся
рубашка мокрая.
Иванов не был знатоком женской души и
плохо понимал, что происходит. Неуверенно, успокаивающе обнял за
плечи. Не помогло. Поток слёз только усилился, однако сквозь
всхлипы удалось разобрать: «Спасибо...»
***
...Позади остался и врученный строго
в восемь гигантский, воздушный букет из неизвестных, огромных
экзотических цветов; и растерянное Машкино: «Ой, это мне?»; и
косноязычное, зато от чистого сердца, поздравление; и маленький,
грустный тортик с единственной свечкой, с трепетом принесённый
домовой из своих комнат...
***
Поцелуй в щёку. Нежный, ласковый,
сестринский.
— Где ты его нашёл?
— В переходе, — честно признался
инспектор. — Он там сидел, унылый такой... Уходить собирался... Я и
подумал...
Его лицо снова покрыли поцелуи.
— Я никогда... никогда... Маленькой
была — человеческим детям завидовала. У них Дни Рождения
праздновали, а у нас — нет. Не принято. Дурь какая,
старорежимная... Спасибо, мой ты хороший...
— Да ладно... — смущённо пробубнил
Иванов. — Мелочи какие...
Он и сам чувствовал притянутость,
неловкость своих слов, однако необъяснимый паралич сковал рот. А
хотелось сказать так много! Про Машкину нужность, про её таланты,
про борщ, будь он неладен, но очень вкусный, про то, что без неё —
никак. Однако, вместо тысяч таких необходимых звуков, из которых
более или менее грамотный человек может сложить красивую, связную,
правильную речь, способную выплеснуть всё бурлящие эмоции наружу,
поделиться ими — вырвалось убогое: