Мне не давал покоя этот «выхлопной клапан» – я чувствовал себя в ответе за дальнейшее «очеловечивание» моего героя, сброс избытка кипения. Особый вызов состоял в том, чтобы уменьшить количество его слов, не ограничивая самовыражения.
Однажды мы посвятили несколько встреч тому, как еще можно общаться с людьми. Он был самоучкой в лучшем смысле этого слова, получал знания и опыт не столько в расфасованном и отобранном виде, сколько собирая их, где мог. Говорил он не просто много, а столько, что это в принципе не могло поместиться в отведенное им же время. Способность, повышая градус, выплавлять нужное, очень помогала ему, но наступил период, когда стали нужны и энергосберегающие технологии – особенно в общении.
Собственно, «просто общения» у Петра Николаевича не было. На одной из первой сессий я попросил его рассказать об обычном дне, когда он не работал. Он задумался, это оказалось непросто.
Не работать? Я знал, что он сам был не прочь что-то чинить. Две его машины были уже такого класса, что особых возможностей развернуться, засучив рукава, у него тут не было, хотя он понимал в машинах почти все, еще с тех времен, когда они не состояли из готовых блоков.
Он многое сделал у себя на даче, которая была скорее целым поместьем. Масштабы наступали ему на горло, требовали привлечения иных сил. Играть в специальные мастерские было ему не по нраву – он хотел бороться с жизнью, ее создавать и усовершенствовать в реальных измерениях, а не играть в игрушки. Как-то так вышло, что невольное богатство, пришедшее как результат прямых и косвенных бюрократических оплат, стало ограничивать его потребность в активности. Разбирать «Жигули» или соседский трактор до винтика, превращать шесть соток участка в цветущий сад с дворцом – было бы для него полезно. Цивилизация, где самому не надо пачкать руки, была для его перегретого котла очень некстати. Ему постоянно нужны были поводы что-нибудь спасти, и, хотя он делал это на службе, там это было все-таки чересчур интеллектуально. Его голове более, чем хватало, но надо же было загрузить и руки, и тело.
Итак, вернемся к моему вопросу о «простом дне». Петр Николаевич вспомнил, как летел из командировки, и даже в этом, казалось бы, простом мероприятии всплыла какая-то неразбериха. В аэропорту он что-то объяснял, решал вопрос с совершенно незнакомым летным начальством, кого-то слегка стращал, был развернут целый драматургический процесс и воспитание впридачу, и все разрешилось в лучшем виде. Я спросил, а мог ли он не вмешиваться? И случается ли ему иногда себя ограничивать? Вопрос явно поставил его в тупик. Он всерьез задумался.