Чтоб жизнь напрасно не проспать.
На все случаи жизни у прадедушки была строфа из Тараса Шевченко, Николая Некрасова или Александра Твардовского, но стихи старого шахтера про революцию он читал даже мне. Мама закатывала глаза. Она хотела привить нам более утонченный литературный вкус, но все же признавала с восхищением: «Надо же, какая память!» Потом она объяснила мне, что эти стихи прадедушка любил не за качество виршей, а от восторга – вот что народ, забитый, темный, может сделать, а если ему помочь, то не будет предела коммунистическим возможностям.
Угольная промышленность была приоритетной военной отраслью, и Хрущев не пошел в армию во время Первой мировой войны. В Рутченково, где его механическая мастерская обслуживала десять близлежащих шахт, забастовки вспыхивали все чаще. Его любили товарищи: маленький, ловкий, всегда с улыбкой, он был отличным агитатором. «Шахтеры считали, что я хорошо говорю, – потом вспоминал он, – и просили меня выступать от имени всех перед хозяином, когда хотели что-то от него получить».
В это время он начал ухаживать за Ефросиньей Писаревой, юзовской красавицей с ярко-рыжими волосами, белоснежной кожей и тонкой талией. Фрося была из образованной семьи: все пять сестер Писаревых посещали местную гимназию. На два года старше девушки, Никита был достойной партией и веселым ухажером. Он был душой всякой компании, играл на гармони и звездными вечерами пел русские и украинские песни под трели соловьев. Фросина младшая сестра Анна Писарева, по-домашнему Нюра, рассказывала, что тогда Никита был «поджарый, быстрый, рукастый», «все умел делать» и «отремонтировал весь дом».
Пара поженилась в 1914 году. Через год у них родилась дочь Юлия (моя двоюродная бабушка, Юля-большая, которую я считала тетей), а в 1917 году – сын Леонид, мой дедушка. (Вообще, дедушкой я считала Никиту Сергеевича, а Леонид в моем восприятии был погибшим во время войны старшим сыном Хрущева.) Его дочь, мою маму Юлию-маленькую, Хрущевы тогда удочерили.
Семейные истории всегда меня интересовали, но после смерти прадедушки мама о прошлом говорила неохотно. В десятом классе я наконец добралась до фотографий того периода. Мама их хранила сложенными без разбора в специальном «хрущевском» шкафу. На снимках 1916 года красивая пара позирует в своих лучших воскресных нарядах: Фрося в белой блузке, Никита в темном пиджаке и галстуке-бабочке – стройный, но ниже ее ростом и уже начинающий лысеть. Он это объяснял испарениями вредных веществ в шахтах. Мне нравились эти снимки, нравилось, что я могу заглянуть в прошлое моего прадедушки. Меня поражал респектабельный, почти буржуазный вид дореволюционных Хрущевых, совершенно не похожих на грязных рабочих или замученных крестьян царской поры, фотографиями которых обычно иллюстрировали советские учебники истории. Я начала задавать маме вопросы, но она торопливо и раздраженно сложила все обратно в шкаф: «Потом посмотришь».