Мне самой пансион показался скучным и слишком чопорным по сравнению с тем, к чему я привыкла дома: не хватало запахов леса, пыли и острой домашней кухни. Хотя мы, сербы, и стремились приобщиться к германскому порядку, принятому у швейцарцев, теперь я ясно видела, что наши потуги далеко не дотягивают до швейцарского совершенства в искусстве уборки.
За чаем с пирожными и обменом любезностями, под натиском папиных расспросов, Энгельбрехты рассказали о своем пансионе: о строгом распорядке обедов, завтраков и ужинов, приема посетителей, стирки и уборки комнат. Папа, бывший военный, поинтересовался безопасностью постояльцев, и его напряженно сведенные плечи понемногу обмякали при каждом удовлетворительном ответе, при каждом оценивающем взгляде на стены, обитые ворсистой голубой тканью, на резные кресла, расставленные вокруг широкого мраморного камина. И все же папины плечи так и не расслабились до конца: он желал для меня университетского образования почти так же сильно, как я сама, однако теперь, когда расставание стало явью, оно давалось ему тяжелее, чем я могла себе представить.
Потягивая чай, я услышал смех. Девичий смех.
Фрау Энгельбрехт заметила мою реакцию.
– А, вы услышали наших юных дам за игрой в вист. Позвольте же представить вам остальных наших пансионерок.
Остальных пансионерок? Я кивнула, хотя мне отчаянно хотелось покачать головой: нет! Мой опыт общения с другими юными дамами обычно заканчивался неудачно. В лучшем случае между нами было слишком мало общего. В худшем – мне приходилось терпеть обиды и унижения от соучеников и соучениц, особенно когда они начинали понимать масштаб моих честолюбивых замыслов.
Однако, повинуясь требованиям вежливости, мы встали из-за стола, и фрау Энгельбрехт провела нас в небольшую комнату, отличавшуюся от гостиной всем своим убранством: люстра и бра не хрустальные, а латунные, на стенах вместо голубой шелковистой ткани дубовые панели, в центре игровой стол. Когда мы вошли, мне показалось, что я услышала слово «крпити», и я посмотрел на папу – он, судя по виду, был так же удивлен, как и я. Это было сербское выражение – мы говорили так, когда обманывались в своих ожиданиях или проигрывали. Кто же мог произнести это слово? Наверняка мы ослышались.
За столом сидели три девушки, все примерно моих лет, темноволосые, с густыми бровями, совсем как у меня самой. Они даже одеты были одинаково: строгие белые блузки с высокими кружевными воротничками и простые темные юбки. Скромный наряд – никаких вычурных, причудливо разукрашенных платьев, лимонно-желтых или пенисто-розовых, которые предпочитают многие молодые женщины, вроде тех, которых я видела на фешенебельных улицах у вокзала.