Религиозный исток духовной жизни и философский ее синтез оказываются связаны гораздо более прочно, чем любые опосредующие их связь звенья. Именно в этом смысле «хромает» вышеприведенное «топографическое» сравнение, предполагающее предельную дистанцию между религиозными «вершинами» и философским «морем». Человек веры может быть вполне чужд философии, оставаясь в сфере жизненной связи с Абсолютом через религиозное служение и благоговейное почитание, с другой стороны философ может никогда не вступать целенаправленно в религиозные отношения к своему предмету, то есть не выходить в отношениях к нему за рамки философской (интеллектуальной, прежде всего) устремленности. Они могут даже взаимно считать друг друга занятыми пустой или даже вредной деятельностью, но при всем том несомненным представляется глубокое родство религии и философии именно в главных их чертах. И там, и там, дело заключается в сопряжении переменчивой и текучей временной жизни со всеохватной целостностью духовного предмета перед лицом вечности. Если Истина, Добро и Красота составляют, условно говоря, «грани» этого предмета, то Святыня и Мудрость являются формами выражения его универсальной значимости.
Необходимо здесь сказать несколько слов и о соотношении философии и богословия, демаркация между которыми является часто предметом недоумений. Кто-то пытается противопоставить эти две формы мысли, а кто-то, напротив, чуть ли не объединяет их; кто-то на основании только упоминания о Боге отказывает неким рассуждениям в статусе философии, причисляя их к богословию, а кто-то считает, что осмысление темы Бога составляет одну из непременных задач философии. На наш взгляд, наиболее плодотворно было бы понимать соотношение философии и богословия, исходя из факта неотъемлемой принадлежности богословия к религиозной сфере духовной жизни и из намеченных только что принципиальных оснований взаимоотношений религии и философии.
Богословие, в отличие от философии, – не чисто интеллектуальное занятие, оно является элементом религиозной жизни. Крупнейший православный богослов XX века Владимир Николаевич Лосский, рассматривая связь богословия и мистики, приходит «к заключению, которое может показаться в достаточной степени парадоксальным: христианская теория имеет значение в высшей степени практическое, и чем мистичнее эта теория, чем непосредственнее устремляется она к высшей своей цели – к единению с Богом, – тем она "практичнее"» [Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви // Лосский В.Н. Боговидение / пер с франц. В.А. Рещиковой. – М.: ООО «Изд-во АСТ», 2003. – С. 113]. То же можно сказать и не только о христианском богословии, но и о всякой богословской мысли вообще: она неотделима от религиозной «практики» [Что позволяет, например, проф. Московской Духовной академии А.И. Осипову говорить о религии, как об «опытной науке»: см. Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. – М.: Даниловский благовестник, 1997. – Глава V, § 1, п. 9]. Богословие строго держится именно религиозного отношения к своему предмету. Говорит ли оно напрямую о Святыне, – оно осмысляет религиозный акт изнутри и средствами самого религиозного акта. Говорит ли оно о культуре общества (т.н. богословие культуры), – оно осмысляет и Красоту, и Добро, и Истину, и саму Мудрость с точки зрения их религиозных корней и религиозной значимости, видя и в них форму реализации Святыни, способ богопочитания, возводя культуру к ее основам.