– Кстати, ты читал какие-нибудь книги Фрэнсиса Харта? Мне тут сказали, что он новый Керуак.
– Книгу, в единственном числе. Насколько мне известно, у Харта вышел только один роман. Лет двадцать назад. Нам рассказывали в школе. А с чего ты вдруг заинтересовалась?
Я подумала о морщинках вокруг глаз Фрэнсиса и том, как он произнес слово «Калифорния».
– Далеко отсюда до Мори Пойнт?
Представьте себе дом. Огромный. Страшный. Он стоит на краю обрыва.
Таксист отказался везти меня до самого конца, и последние метров пятьсот я шла пешком, цепляясь подолом Ириного платья за колючий кустарник, росший на обочинах. Я шла на звук океана и на светящиеся окна нижнего этажа. С каждым шагом я ощущала, что трезвею и что должна развернуться, выйти на шоссе, вызвать машину и поехать домой. Но что-то звало и влекло вперед. Я не могла остановиться. Впервые в жизни я встретила человека, подобного себе. Мне нужно было узнать его ближе.
Из-за распахнутой двери лилась музыка. Хриплый блюз. Я перешагнула через порог и позвала в пустоту:
– Есть кто дома?
Но ответом мне была только песня, льющаяся из проигрывателя.
В этот момент я заметила ее – девушку из бара, рыжую, в платье из кремового атласа. Она лежала ничком, раскинув руки. И я готова поклясться: она была мертва.
Существует расхожее, но совершенно ошибочное мнение, будто искусство исцеляет. Якобы любое творчество, и особенно писательство, – это нечто вроде бесплатной психотерапии. Ты выставляешь свои неврозы, оформленные в истории, на всеобщее обозрение. Придумываешь персонажей, основываясь на собственных страхах, странностях и пороках. Читатели влюбляются в них. А ты через это тоже начинаешь любить себя. Ладно, может, не любить, но хотя бы меньше ненавидеть.
В моем случае это не так. Представьте себе: чтобы произвести на свет то, что от вас ждут, то, что в абсолютных значениях определяет вашу ценность и является вашей идентичностью, вы должны снова, и снова, и снова погружаться на дно самого глубокого колодца и просыпаться утром самого черного дня вашей жизни – ведь именно там, в темной глубине, прячется нечто, пробуждающее в вас желание говорить. Вдохновение.
Свой единственный роман я написала, подстрекаемая завистью и ревностью. Сжимающими горло и выжигающими изнутри медленным холодным огнем. А еще непреодолимой потребностью – хотя бы на время, пока я писала, – стать кем-то другим.