Аэлия не ответила. Села медленно, ноги коснулись пола, холодные и тонкие пальцы провели по ребристой поверхности низа платья. Одежда была простой, грубой, но на ней – всегда чистая. Она не позволяла себе иначе. Это было единственное, что ещё держало её в границах – чистота и порядок в мелочах, когда внутри всё рушилось. Она поднялась, подошла к двери, шаг за шагом, с той сосредоточенной неспешностью, в которой пряталась усталость. И тревога, и желание сбежать. Но шаги всё равно шли – один за другим. Коридор встречал её, как всегда, запахом сырой извести, прелого дерева и свечного копчёного дыма. По стенам – иконы, почерневшие, облупленные, забытые. Некоторые – с выцарапанными глазами. Кто-то молился слишком яростно. Или терял веру. Или находил её в проклятии. Всё здесь было странным, зыбким – будто монастырь давно умер, но продолжал притворяться, что жив. В палате – на грубом столе лежал он. Молодой, как сказала Элвия. Не больше двадцати, может меньше. Лицо упрямое, но покрытое бледными пятнами, губы почернели, глаза – закрыты, веки дрожат. Доспехи на нём были потрескавшиеся, с пятнами засохшей крови – не своей. Он был из тех, кто ещё верил, что идёт за правым делом. Наверное, из «чистых». Один из тех, кто сжигал деревни. И теперь лежит тут, с чумой в крови, в доме тех, кого должен был бояться.
Аэлия подошла ближе. Внутри всё скручивалось – от усталости, от страха, от брезгливого ощущения: он – враг. И всё же… его рука дрожала. Он был жив. И кровь в нём – говорила. Шептала. Слишком тихо, слишком глубоко, но она слышала. Всегда слышала. Не уши. Кости. Сердце. Её дар – не выбор. Он просто был. И когда кровь говорила – она отвечала. Она коснулась его запястья. И в тот миг мир исчез. Исчезли монастырь, Элвия, свечи. Осталась только она и внутренний океан – горячий, вязкий, тёмно-красный. Его кровь. Его история. Его боль. Чума шла по сосудам, как тень. Но под ней, где-то в глубине, в клеточной тишине, жил слабый, почти невидимый узор. Не её. Не его. Что-то другое. Что-то… знакомое. Как зов. Как метка. Как часть её собственной плоти, но вытесненная. И тогда она поняла – он не был обычным. Его кровь уже была переписана. Кем-то. Когда-то. Или для чего-то. Она не знала. Но знала главное: если она вмешается – она изменит больше, чем просто спасёт жизнь. Она сделала вдох. Глубокий. И вошла.