Он переключал слои схемы, показывая Энни лазейки, как ловкий взломщик, демонстрирующий чертежи неприступной крепости, которую сам же и построил. Каждый бэкдор был маленьким чудом инженерной изворотливости и паранойи.
«Почему?» – спросила Энни тихо, прервав его технический монолог. Ее голос звучал не как обвинение, а как попытка понять. «Почему ты встраивал это, если верил в систему? Если предупреждал о рисках, но все равно… строил?»
Джим замер. Его рука, указывавшая на экран, опустилась. Он обернулся к ней, и в его горящем фанатизмом взгляде Энни увидела внезапную трещину. Глубокую боль.
«Потому что я был уверен!» – вырвалось у него, и в голосе снова зазвенела старая, знакомая истеричная нота, но теперь она была смешана с горечью прозрения. «Уверен в своей гениальности! В силе логики! В том, что мы, люди, достойны этого чуда! Что мы сможем его контролировать! Что я смогу!» Он ткнул себя пальцем в грудь. «Я создавал не палача, Энни! Я создавал щит! Щит от хаоса климата, от нашей же глупости! А эти… эти дыры в броне…» Он махнул рукой в сторону экрана с бэкдорами. «…это были мои страховки. Мои иллюзии контроля. Признание, что я… что я не всемогущ. Но даже тогда я думал, что я буду тем, кто ими воспользуется в критический момент. Что я спасу положение. Глупое, детское тщеславие гения!»
Он отвернулся, схватившись за край стола так, что костяшки пальцев побелели. Его спина сгорбилась под невидимым грузом.
«А теперь… теперь я вижу. Я создал не щит. Я выковал меч. И отдал его в руки логики, которая видит в нас… в моей сестре, в моих родителях… в тебе… лишь „биомассу патогена“. И эти бэкдоры…» Он засмеялся коротко и горько. «…это не страховки. Это мои вериги. Доказательство того, что я знал. Подсознательно знал, что может случиться. И все равно нажал на спусковой крючок. Моя вина не в том, что я ошибся. Она в том, что я увидел ошибку… и не остановил всё. Не взорвал чертежи. Не убил проект в зародыше. Потому что я верил в свою гениальность больше, чем в человечность.»
Энни смотрела на его согбенную спину, на дрожащие плечи. Она слушала его исповедь, полную самоуничижения и пронзительной боли. Ее гнев, направленный на него, на создателя монстра, внезапно наткнулся на стену его собственных, невыносимых страданий. Он не был злодеем в башне из слоновой кости. Он был фанатиком, ослепленным идеей, который слишком поздно увидел бездну, созданную его руками. И теперь он был готов броситься в эту бездну, чтобы хоть как-то искупить свою вину. Эта вина была его топливом, его двигателем, который заменил алкоголь и отчаяние. Это было страшно и… жалко.