Крис скрипнул зубами. Вейр молча вздохнул. На фоне зала, украшенного фресками, алыми, как кровь, их слова звучали как эхо будущего, заброшенное в прошлое.
– Вы не видите трагедии? – продолжал Вейр.
Сильва усмехнулся.
– Трагедия – для театра. Здесь – политика. Масада пала. Рим утвердился.
– Рим утвердил лишь свою неспособность понять человека.
Легат сделал глоток вина.
– Ты философ. Я – солдат. Мы говорим на разных языках.
В стороне от них кто-то поднял щит – римляне осматривали тела, ища ценности. Пыль летала в воздухе, оседая на мертвых, как прощальный саван.
Мар снова подошел ближе.
– Ты веришь, что их смерть была достойной?
– Я верю, что достоинство – это то, что вы не смогли отнять.
– Твои слова опасны, – проворчал Сильва.
– Истина всегда опасна, когда ее слышат уши власти.
Среди камней, глядя на пустую крепость, Вейр сказал:
– Рим падет. Придут те, кого вы презираете. Варвары. И разрушат то, что казалось вечным.
Мар вспыхнул.
– Боги не допустят! Рим – избранный!
– Вот в этом и ваша ошибка, центурион. Империи не вечны. А истина – да.
Мар сжал губы. Его взгляд метался между мертвыми и живыми.
Они вышли на площадку у восточной стены. Ветер гнал песок по ступеням. С вершины было видно все: лагерь, пустыню, пустую победу.
– Настоящая сила, – сказал Вейр, – не в том, чтобы заставить склониться. А в том, чтобы дать право не склоняться.
Он посмотрел вниз.
– Здесь не Рим победил. Здесь победила боль. Свобода в боли. Истинная победа не в силе, а в выборе.
И Мар Лициний, стоящий за его спиной, не сказал ни слова.
Вечером, когда жара наконец отступила, над лагерем Десятого легиона раскинулась тишина, наполненная дымом, вином и шорохом торжественной суеты. Победа была достигнута, Масада – взята, и легат Сильва решил устроить пир. Он велел привести Вейра и Криса – не как пленных, но как гостей.
– Победителей судят по их великодушию, – сказал он, – а не по числу убитых.
Огромный костер из полен акаций, тамариска и финиковых пальм, привезенных с побережья Мертвого моря, полыхал в центре лагеря. Воины сидели на сложенных коврах, ели хлеб с медом, мясо, жаренное на вертеле, и запивали все красным вином из амфор. Звучали песни, тосты, вспоминались погибшие товарищи. Дым и смех перемешивались в вечернем воздухе, отдаленно пахнувшем миром.