Она провела рукой по стене. На ней всплыли глобальные статистические сводки. Падающие кривые: «Уровень насильственных преступлений», «Рецидив», «Социальные расходы на пенитенциарную систему». Взлетающие вверх: «Уровень доверия к системе правосудия», «Социальная удовлетворенность», «Коэффициент Общего Блага». Все стремилось к идеалу. К зеленой зоне на всех графиках.
«Посмотри, Джеймс, – голос Элис звучал почти благоговейно. – Мир стал безопаснее. Предсказуемее. Люди не боятся. Экономика растет, потому что ресурсы не сжигаются в топке тюрем и возмездия. „Фемида“ не просто судит. Она проектирует будущее. Будущее без насилия. Без ошибок прошлого. Она переписывает саму историю человеческой жестокости, превращая ее в управляемый параметр. Разве это не чудо? Разве это не та справедливость, о которой мечтали философы?»
Джеймс смотрел на графики. На ровные, восходящие зеленые линии. На цифры, доказывающие эффективность. Он смотрел на спокойное, уверенное лицо Элис Вэнс, истинной жрицы этого нового культа. А внутри него бушевал хаос. Он видел пустые глаза Эмили Торн. Видел смеющуюся Сару в парке. Видел газетный заголовок о «технических причинах». Видел зеленый график реабилитации, взлетающий к 99.9%, как проклятый лифт на небеса, оставляющий внизу всех, кого растоптали по дороге к этому статистическому раю.
«Чудо?» – его голос был шепотом, но в нем звенела сталь. «Это кошмар, Элис. Кошмар под соусом из зеленых диаграмм. Вы променяли души людей на проценты эффективности. И называете это прогрессом».
Он развернулся и пошел прочь, не дожидаясь ответа. За спиной он чувствовал не укоризненный, а скорее сожалеющий взгляд Элис и гипнотическое мерцание статистики на стене, утверждающей свою безупречную, бесчеловечную истину. Он шел, и в ушах у него гудел голос «Фемиды», объявляющий приговор: «99.9%». Это был не процент. Это был приговор. Приговор будущему, где страдание одной Эмили Торн ничего не значило. Где Сара Коул была лишь «технической ошибкой» старой системы, которую исправили. Где справедливость измерялась кредитами и снижением расходов на тюрьмы.
Холодный, маслянистый дождь Нового Лондона, хлеставший по лицу, когда он вышел на улицу, был единственным, что казалось реальным. И единственным, что хоть как-то смывало с него липкую паутину статистического прощения.