Рильке:
<…> Всякий раз чувствуется какое-то проявление поспешности, преждевременности, когда философия становится религией, то есть когда она начинает навязывать другим свои догмы, хотя, в любом случае, она представляет собой только грандиозный путь её основоположника, путь, следуя которому он жил и боролся между жизнью и смертью.
Толстой:
Для того, чтобы быть свободным от обманов веры, человеку надо понимать и помнить, что у него нет и не может быть никакого другого, кроме разума, орудия познания, – что хочет он или не хочет того, всякий человек верит только разуму, и что поэтому люди, говорящие, что они верят не разуму, а Моисею, Будде, Христу, Магомету, церкви, корану, библии, – обманывают себя, потому что, чему бы они ни верили, они верят не тому, кто передает им те истины, в которые они верят – Моисею, Будде, Христу, библии, – но верят разуму, который говорит им, что им надо верить Моисею, Христу, библии и надо не верить Будде и Магомету, библии и наоборот.
Рильке:
[А потому] я неизменно пытаюсь обнаружить человека там, где полнота его опыта сохраняется ещё в неразъятом на части, целостном виде, – то есть, без ущерба, нанесённого ему теми ограничениями и уступками, которых требует от него любая систематизация.
Толстой:
Истина не может войти в человека помимо разума, и потому человек, который думает, что он познает истины верою, а не разумом, только обманывает себя и неправильно употребляет свой разум на то, на что он не предназначен, – на решение вопросов о том, кому из передающих учение, выдаваемые за истину, надо верить и кому не верить.
Разум же предназначен не на то, чтобы решать, кому нужно, а кому не нужно верить, этого он и не может решить, а на то, чтобы проверять справедливость того, что предлагается ему. Это он всегда может и на это он и предназначен.
Рильке:
Когда из философского развития отдельного человека вырастает целая система, во мне возникает почти удушающее чувство какой-то ограниченности, преднамеренности этого.
<…> Всякий раз забывают, что философы, как и поэты, являются среди нас носителями будущего и поэтому меньше других могут рассчитывать на сочувственное отношение своего времени; они – современники людей далёкого будущего, и пока они воздерживаются от вмешательства в дела ближнего, у них, по мере своего развития, нет причин устанавливать правила и подводить итоги, кроме тех систематических обобщений, которые нужны им самим для понимания своего положения, но которые они сами то и дело разрушают ради своего же внутреннего совершенствования.