Вот, например громоздкий пузатый телевизор, голосившей около барной стойки ничуть меня не удивил. Но я всё же знатно увлёкся шедшей по нему телепередачей: она была цветной и была посвящена годовщине какой-то там революции. В общем-то ничего особенного, я переворотов и бунтов насмотрелся задолго до того, как люди вообще были научены как правильно бунтовать, чтобы в итоге ничего не менялось.
Но вот что-то всё же в этой программе было. Она очень отличалась от того, о чём людям полагалось думать в древние века. Ибо она говорила о равенстве всех людей, о том, что надо истреблять и скидывать паразитов, о том, что некоторые люди манипулируют другими для того, чтобы питать свою власть. И вот в этом как раз что-то было. Этакие зачатки рацио, а не эмоции. Будто бы люди начинали нащупывать под собой дно и чувствовать, что то, что с ними происходит исключительно неправильно.
Я не верил, что все эти говорящие головы, с умными лицами рассуждавшие о том, как плохо жилось до революции и как хорошо живётся после, действительно что-то поменяли. По крайней мере это едва ли возможно, пока Общество вцепилось в эту планету. Но сам этот сдвиг… Он давал мне надежду, что я смогу-таки расшатать устои, закупорившиеся за многие тысячелетия. Может даже получится вернуть человечество к тому первородному идеалу, который оно сохраняло до прихода Ванджина. Возможно, для этого придётся провести определённый демонтаж и устроить глобальный регресс… Но всё будет куда менее кроваво, чем мне думалось изначально. Славно. Немного крови даже полезно для благого дела цивилизации.
Печать пятая – Феликс – Мартин умер… Да здравствует Мартин!
Когда я слово в слово пересказал то, что случилось с Мартином, в Зале круглого стола повисла тишина. Конечно, я умолчал о том, что в освобождении Мауи был виноват я, а не тилацин. Но, кажется, даже если бы я об этом сказал, никто бы на меня не обозлился. В Обществе вообще удивительно спокойно отреагировали на смерть зверя, которого они знали бесконечно долго. Будто бы им всем было плевать на моего мёртвого наставника…
Единственными, кто отреагировал очевидно болезненно были Зефир и Памперо. Но если первый, стоило мне закончить, просто молча и злобно встал и вышел прочь из зала, ничего никому не сказав. То вот вторая абсолютно лишилась лица и, будучи обыденно довольно подвижной, замерла. Их мир, очевидно, сломался с этой смертью в точности, как и мой. И от того безразличие остальных было ещё более шокирующим для меня.