Я мельком взглянула на себя в зеркало: бледное лицо, длинные нарисованные брови, ярко-алые губы. Идеальный традиционный образ плакальщицы на похоронах. На белом платье осталось немного черных и красных точек от макияжа, но в такой скорбной обстановке никто не обратит на них внимания. Женщина помогла мне завязать на боку платья большой черный хлопчатобумажный бант. Аккуратный пучок волос на затылке выглядел безупречно. Несколько свободных прядей я опустила на виски и заправила за уши, чтобы скрыть морщинки. В довершение всего я приколола к волосам цветок из белой ткани.
Женщина протянула мне маленькую чайную чашечку.
– У вас красивые волосы, – заметила она.
– У нас в деревне хороший парикмахер.
Я потрогала свой пучок.
– И пояс красивый. Взгляните на мой.
Талию женщины опоясывала простая бельевая веревка – как символ тяжелой утраты.
– Неважно, как это смотрится. Просто приходится носить.
– Вы правы. Кстати, вам стоит что-нибудь съесть. Хотите рисового печенья?
– Спасибо. Возьму немного для мужа. Он его любит.
– Попрошу упаковать для вас печенье в коробку. Может, повторим еще раз? Во всех этих цифрах легко запутаться.
– Двадцать пять внуков, но семеро умерли, шестьдесят два правнука и шестнадцать праправнуков. И не забудьте: она прожила сто шесть лет.
Двор был просторным, но запущенным – из стыков между выщербленными каменными плитами прорастали сорняки. Гости в основном расположились на маленьких табуретках и скамеечках. Кто болтал, кто пялился в телефон, кто щелкал семечки. Не ощущалось ни малейшей печали или хотя бы огорчения по поводу случившегося. Большинство присутствующих сидели с безучастными лицами. Когда родственник или друг проживает такую долгую жизнь, после их смерти на похоронах часто царит безразличие.
Заиграла со́на – музыкальный инструмент, похожий на трубу, традиционно используемый на сельских похоронах на северо-востоке Китая. Сона звучит пронзительно, скрипуче и очень громко, как волчий вой во время ненастья. Примерно через минуту сона умолкла. Заиграла кассета с медленной печальной музыкой. Публика притихла, когда во двор через задние ворота стали заносить обернутый белыми шелковыми лентами гроб из красного дерева с вырезанными на крышке узорами.
Я наблюдала, как носильщики медленно опускали гроб на импровизированную сцену, в самую середину инсталляции из венков и корзин с цветами. Сцена представляла собой совершеннейшее буйство красок.