На коленях лежал свиток – пергамент серой бумаги, без гербов, печатей и излишеств. Только строчка, вырезанная, как лезвием:
«Если ты всё ещё помнишь, кто ты – не приходи на свадьбу.»
Рукопись Шион была неизменна: резкая, будто диктовала из недоверия.
Паулин перечитывала слова вновь и вновь, как приговор и как надежду одновременно. Её пальцы сжимали свиток так, будто от силы хватки зависело, выдержит ли она ночь. Но кто я теперь?
– Ты умеешь молчать, как будто в этом есть спасение, – раздалось из полумрака.
Он стоял в дверях. Лирхт. Его силуэт был вырезан из темноты, чёткий, спокойный – как ответ, который никто не просил.
Паулин не обернулась. Только закрыла глаза.
– Ты боялся, что я уйду? – тихо.
– Нет, – произнёс он, медленно приближаясь. – Я боялся, что останешься – не потому что хочешь, а потому что уже слишком устала делать выбор.
Он сел напротив, между ними осел немой, тяжёлый воздух – будто пространство тоже не решалось говорить.
– Я помню, – сказала она. – Помню, как быть Ленц. Как стоять на балконе в утреннем свете, когда дыхание ещё не успело стать страхом. Как смеяться с Люси, не зная, что за нами следят. Я помню, как она исчезла, пока я пряталась от самой себя.
Лирхт молчал. Только в глазах мелькнуло то, чего он обычно скрывал – усталость.
Может, сожаление. Может – горечь.
Люси жива, – сказал он наконец. Ровно. Почти беззвучно.
Весь мир сжался до этой фразы. Комната перестала дышать.
Паулин медленно выпрямилась. Голос её сорвался:
– Где?..
– Внизу. Под наблюдением. Она… стабильна. Но изменчива. Слишком долго была рядом с тем, что не должно касаться человеческой души. Она стала чем-то другим. Или только начинает становиться.
Паулин встала. В её движениях не было грации, только напряжение. Сила, которую трудно было назвать собственной.
– Зачем ты говоришь мне это сейчас?
– Потому что завтра – не только про тебя. И не про меня. Завтра решит, кто выживёт:
человек, которого ты хранила в себе, или та, что училась убивать, чтобы выжить. А может, ни одна из них.
Она отвернулась. Взгляд уткнулся в огонь. Свиток в руках дрогнул, и край бумаги затрещал, охваченный пламенем. Пепел начал осыпаться, сыпаться в ладони – серый, как зола сгоревшего имени.
– Я скажу тебе завтра. При всех. При ней. При тебе. – Голос Паулин был тихим, но точным, как удар по стеклу.