– Мы уже опоздали, – отозвался другой. – Граница истончается. Слишком многое вышло из-под контроля.
– Тогда ускорим процесс. – В его голосе звучал приговор. – В следующий цикл печати будут активированы. Без исключений.
Он бросил взгляд на чашу с тёмной жидкостью – густой, как ртуть. Пламя факелов дрогнуло, словно соглашаясь.
Они не молились и не кланялись. Только подняли руки – на каждой ладони был вырезан одинаковый знак. Когда звуки начали затихать, в зале остался только шорох ткани и пульсирующее биение символов в тени.
Ритуал закончился. Но что-то сдвинулось с места. И уже не остановится.
В ту же ночь Паулин проснулась в холодном поту, хотя так и не успела заснуть. Ладонь судорожно сжала край простыни, тело трясла мелкая дрожь. Где-то в груди отзывался чужой голос – рваный, как заклинание.
В животе сжалось от боли. Горло пересохло, и, не удержавшись, она согнулась – изо рта с хрипом вырвалось нечто: черноватая слизь с каплями крови. Пальцы вцепились в край умывальника.
Одна мысль пронзила сознание, как лезвие: Люси. Где ты?
Её младшая сестра – хрупкая, вечно болеющая – внезапно исчезла, что и заставило Паулин решиться на побег. Поговаривали, что Альвескарды забрали девочку, подозревая в ней сосуд из древнего пророчества.
Для большинства это были легенды – страшилки из пыльных летописей. Но в кругах избранных знали: пророчество живо.
У Паулин не было никакой очевидной силы. Ни знаков, ни видений, ни голосов – только постоянное ощущение чуждости внутри самой себя. Временами казалось, что мир наблюдает за ней, словно ожидая чего-то.
Слёзы жгли глаза, но не падали. Ей не дали на это права. Решение было принято кемто другим, но последствия принадлежали ей.
Утром Лирхт уже ждал её у входа. Он не поздоровался, только бросил изучающий взгляд.
– Ты идёшь медленно, – заметил он.
– Я не просыпаюсь с командным духом, – отозвалась она.
– Сегодня смена программы. Работа с оружием ближнего боя. Если справишься – следующая неделя будет интересной.
– А если не справлюсь?
– Не заметишь, как потеряешь интерес к провалам.
На плацу их уже ждали инструкторы. В стороне стояла Ингрид – та самая, чьи глаза были слишком внимательными, чьё молчание таило угрозу.
Что-то в Паулин просыпалось. Оно не спрашивало разрешения. Приходило само – тяжёлое, как жажда, как голод.