Он остановился и рассмеялся, явно довольный моим вопросом.
– О, это история почти анекдотичная!
Знойный летний день 1861 года. Солнце нещадно палит, заливая ярким светом пыльные улицы уездного городка. Купец третьей гильдии Ефим, по прозвищу Коврик, неуверенной походкой, пошатываясь, приближается к зданию уездной канцелярии. В голове шумит от выпитой накануне наливки, но он полон решимости закончить намеченное на сегодня дело.
Тяжёлая дверь канцелярии со скрипом поддаётся, и он оказывается в полутёмном помещении. Воздух густой, пропитанный запахом чернил, пыли и табака. Из открытого окна доносится визг пробегающих босоногих пацанов, аромат свежевыпеченного хлеба из соседней хлебной лавки, густой смех стоящих под окном мужиков.
За высокой конторкой восседает писарь – тощий мужичонка средних лет с длинным носом, на котором едва держатся круглые очки, и с таким выражением лица, будто он лично проиграл Крымскую войну. Он смотрит на Ефима поверх них с явным недовольством, словно тот оторвал его от самого важного занятия в мире – созерцания мухи на потолке.
– Чего изволите? – спрашивает он, окидывая купца оценивающим взглядом.
Прочистив горло, Ефим чувствует, как предательски начинает дрожать нижняя губа. Заикание, будь оно неладно, всегда усиливалось, когда Ефим нервничал или подшофе.
– З-здра-вствуйте, в-ваше бла-го-родие, – почтительно выдавливает Ефим из себя. – П-пришёл ф-фамилию п-получать.
Писарь вздыхает, он явно не в восторге от перспективы общения с купцом-выпивохой. Берёт чистый лист бумаги, обмакивает перо в чернильницу и вопрошает:
– Имя, отчество?
– Еф-фим К-карпович, – отвечает купец, стараясь говорить как можно чётче. – По п-прозвищу Коврик.
– Коврик? – переспрашивает писарь и тихо заливается булькающим смехом. – Ну и наградили тебя, Ефим Карпович, прозвищем, – отсмеявшись, говорит он. – Откуда будешь, любезный? – следует следующий вопрос.
И тут чувствует Ефим, язык начинает заплетаться пуще прежнего. Хочет сказать, что из Заречья, а слова, гляди ты, застревают в горле.
– З-зар… з-зар… – начинает купец, чувствуя, как на лбу выступает испарина.
Писарь смотрит на него уж с нескрываемым раздражением, постукивая костяшками пальцев по столу.
– Ну же, говори яснее! – торопит он Ефима.
– Зар-заречный я! – наконец выпаливает тот, чувствуя облегчение от того, что смог закончить фразу.