Я кивнул, разглядывая свою:
– А на моей… Девять, – произнёс я и вдруг меня осенило. – Дарья, а что если… Что если нужно повернуть их определённое количество раз? Семь и девять?
Мы переглянулись.
Снова вставили запонки. Я досчитал до девяти, Дарья – до семи. Тишина. Только маятник продолжал лениво покачиваться.
– Чёрт возьми, – пробормотал я и уставился на циферблат. – А что если…
Я принялся считать жёлуди на часах, водя пальцем по бронзовой поверхности. Дарья следила за моим подсчётом, беззвучно шевеля губами.
– Шестнадцать, – объявил я. – Как на обеих запонках. Но зачем? Какой в этом смысл?
Дарья молчала. На её лице застыло то особенное выражение, которое появляется у людей за секунду до важного открытия. Она протянула руку к часам и осторожно повернула стрелки. Минутная стрелка замерла на двенадцати, часовая – на четвёрке.
– Шестнадцать часов, – прошептала она.
– Точно! А вы молодец, – хмыкнул я.
Мы снова взялись за запонки. Семь поворотов, девять поворотов. Внутри часового механизма что-то сухо щёлкнуло, затем раздался мелодичный звон, будто упала маленькая серебряная ложечка, и циферблат отскочил, как кассетный лоток на старых советских магнитофонах, открывая тёмное нутро часов.
Я даже невольно отпрянул.
– Невероятно! – выдохнула Дарья, хватая меня за рукав. – Смотрите, смотрите!
Сразу за циферблатом блеснула круглая бронзовая дверца, в которую было искусно вделано небольшое зеркало. На его поверхности изящной вязью было выгравировано: «Antoine Lemorge».
– Антуан Леморж, – прочитал я вслух. – Должно быть, часовой мастер?
Дарья уже достала телефон и быстро застучала пальцами по экрану.
– Ага! – воскликнула она через несколько секунд. – Антуан Леморж, русско-французский часовщик XIX века. Известен созданием уникальных часовых механизмов с секретами для аристократических семей. Считался непревзойдённым мастером сложных часовых головоломок. – Она подняла на меня глаза, и в них уже не было страха, только азарт исследователя. – Кажется, Виктор, мы только что нашли ключ. И совсем не от часов.
***
Всякий губернский город, если он себя хоть сколько-нибудь уважает, обязан иметь свою легенду. Не какую-нибудь банальную историю о кладе, зарытом Стенькой Разиным, а нечто более изящное, с европейским флёром. В городе N такой легендой, вне всякого сомнения, был двухэтажный домик с мезонином, притулившийся в кривом, точно сабельный шрам, переулке близ Торговой площади. Вывеска на нём, исполненная витиеватой вязью, гласила: «Часовыхъ дѣлъ мастеръ А. Моржовъ». Этот дом и его хозяина знал каждый горожанин, от последнего мальчишки-газетчика до самого градоначальника, ибо не было в округе человека, кто хоть раз не заглядывал бы к старому часовщику со своей остановившейся брегеткой или барахлящими ходиками.