– Расскажите о вашем круге общения, – произнёс я, наблюдая за каждым её движением, за малейшим изменением в дыхании.
Ага. Вот оно. В глазах мелькнуло что-то – секундный, почти неуловимый проблеск неуверенности. Но тут же исчезнувший, утопленный. Профессионально. Слишком профессионально для двадцатипятилетней девушки-филолога.
– Мой круг общения достаточно широк, – ровно ответила она. – Преимущественно коллеги по университету, несколько человек из литературных кружков.
– И что вы обсуждаете в этих кружках?
– Литературу. Искусство.
– Только?
На губах её промелькнула еле заметная, почти призрачная улыбка:
– А что ещё может быть интересно молодым гуманитариям в наше время?
В этот момент я окончательно понял, что передо мной не просто перепуганная молодая женщина. Передо мной – противник. Умный, осторожный, великолепно подготовленный. И наша игра, эта партия, только начиналась. Я продолжал изучать её, но уже не как энтомолог насекомое – сравнение пошлое и неточное, – а скорее как часовщик изучает незнакомый механизм с тикающей внутри взрывчаткой. Каждое её движение, каждый еле заметный изгиб брови, пауза перед ответом – всё было важно.
– Вы часто бываете в Академии художеств? – спросил я, лениво листая её документы.
– Бываю, – спокойно ответила Л. – Мой друг там преподаёт.
– Какой именно друг? – тут же последовал мой вопрос, намеренно резкий.
Секундная пауза. Вот она, первая трещина. Она понимает опасность. Понимает, что любое названое имя может стать не просто строчкой в протоколе, а приговором.
– Преподаватель искусствоведения, – уклончиво, но не теряя достоинства, ответила она.
– Имя?
– Не думаю, что это так уж важно.
Её тон – идеальный баланс. Не дерзкий вызов, но и не рабское подчинение. Та самая грань, на которой балансируют те, кто привык ходить по краю.
– В этом кабинете важно всё, – возразил я. – Особенно имена.
Она чуть заметно поджала губы. Я увидел, как пальцы её левой руки, лежащей на колене, чуть сжались, побелев на костяшках, – единственный явный признак закипающего внутри напряжения.
– У каждого человека есть право на частную жизнь, – тихо, но твёрдо сказала она.
– В наше время это непозволительная роскошь, – так же тихо, почти доверительно ответил я.
Мы смотрели друг на друга. Два игрока за одной доской, каждый знающий правила, но не желающий их озвучивать вслух.