Осеннее солнце, поднявшись достаточно высоко, постепенно замедляется в своём движении к точке зенита. Согретый всё ещё яркими бабье-летними лучами Григорий очнулся, вынимает книгу Сэлинджера.
«Этот Холден такой же сачок от школьных занудств, как и я. Он посылает всех на фиг. Он просто мой брат».
Так рассуждает Григорий, перелистывая, перечитывая книгу в который раз. Чувствует знакомую боль в груди.
Ага, зацепило, заныло. Опять захотелось куда-нибудь рвануть. Плюнуть на зануд-родителей, на драную учебу, на всю эту тупую школьную свору – учителей, одноклассников, даже уборщиц, регулярно попадающих со своей мокрой шваброй под ноги. Нужно только сделать один-единственный, но решительный шаг – переступить через фальшивые декорации, выстроенные всеми лживыми обязательствами, которые вечно множатся, как мухи над падалью. Осталось только понять: если рвануть, как Холден, то, так же как он, не зная куда…
Тоска по свободе – вот диагноз закоренелого романтика. А может, по настоящей любви? Как у того же Холдена?
Григорий прикрывает глаза, глубоко задумывается.
Настоящая любовь? Что-то совсем смутное, печально-грустное, как осенний пейзаж в густом тумане. В душе и в сердце бродят неразгаданные символы, таинственные образы, непостижимые идеалы… Любовь – это какая-то запредельная мечта. Как солнце, мелькнувшее в тучах во время самого жесткого шторма. Безумная надежда и непостижимая цель…
Теплая нежная ласка осеннего солнечного луча касается ресниц задремавшего было юноши. Он уже почти совсем погрузился в топкую трясину меланхолии: то ли зыбучих песков, то ли таёжного болота, то ли того и другого, вместе взятых. А выпадание из дрёмы в тоску и меланхолию у него, привычным вывихом, на какие-то мгновения сопровождается созерцательным напряжением.
Именно это напряжение, по-видимому, приотворило тогда его ресницы, прочистило уши. Изысканной музыкой, словно спустившись с небес, прозвучали летящие мимо упругие шаги, прошелестел шелковистым шорохом плащ.
Григорий окончательно вынырнул из вязкой, но столь родимой ему меланхолии, распахнул глаза.
2
И вот распахнутые глаза вернули Хлыстова к осознанию реальности.
Стройная фигура, летящая походка, корона игриво вьющихся волос.
«Вот это да!»
Живо распрямилась, зазвенела пружина, затаенная тяга к чудесам. Григорий стремглав вскакивает, не раздумывая мчится вслед…